Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе - Андрей Шляхов

– Если бы давали...

– Дают, почему не дают? На втором году люди по дежурству и гематомы оперируют, и дырки в черепе заделывают.

– Ну, так то любимчики...

– Прояви себя и тоже станешь любимчиком! Не забывай проявлять инициативу! На дежурства надо оставаться не только по графику, но и сверх него.

– Скажи уж лучше – поселиться в отделении на два года.

– Тоже вариант. Зато толк от ординатуры будет, а не только бумажка. Ты пойми, что чем больше инициативы, тем быстрее тебя заметят и не только допустят к стол у, но и могут положить на тебя глаз...

– Спасибо. Глаз на меня класть не надо...

– Да я в смысле работы.

– Ты что? Остаться в этом гадюшнике и всю жизнь бегать на подхвате у местных корифеев? Нет уж, я лучше в «двадцатку» к Вечеркину уйду, там хоть белым человеком себя почувствую...

– Сосудистая хирургия в госпитале ветеранов? Не смеши меня, там давно все схвачено. Это же самое блатное место!

– Чего там блатного – на ветеранах много не заработаешь.

– Ты что, больной? Там же особая епархия, называется «все свои», проще говоря – делай что хочешь, только делиться не забывай. У меня брат двоюродный в госпитале работал...

– В сосудах?

– Нет, в кардиологии, но это ничего не меняет.

– Меняет, это со стороны незаметно.

– Я тебя переубеждать не собираюсь...

– Был такой древний анекдот. В какой институт принимают без экзаменов? В институт Склифосовского!

– Врачей это правило не касается – экзамены в ординатуру сдавать придется.

– Век живи – век учись. Надоело! Одиннадцать лет школа, шесть – университет, два года – ординатура. Девятнадцать лет! Прикинь – девятнадцать лет учебы.

– Скажи спасибо, что в России ординатура двух-, а не четырехгодичная.

– Знаешь, четырехгодичная устроила бы меня больше. Я бы тогда как раз в двадцать восемь лет закончил, выйдя из призывного возраста. А так – есть риск, что загребут. Лучше уж в ординатуре, чем в армии...

Многоголосые компании студентов оживили пейзаж разноцветьем зонтов. Когда последние студенты скрылись за поворотом, все вокруг снова стало блеклым.

«У московской весны, как и у осени, два цвета – серый и темно-серый, – подумал Данилов, делая первый шаг. – Непогода, непогода, а потом – бац и сразу лето».

Дождь был противным, косым, с ветром. Как ни держи зонт, все равно, пока дойдешь до входа в метро – вымокнешь.

Данилов невольно позавидовал жителям итальянской Болоньи, города крытых тротуаров. Живут же люди! Что им дождь, что им зной? Сам он не был в Болонье, но знал о ней по рассказам Полянского.

Петрович, водитель, работавший с Даниловым в скорой помощи, был уверен, что светофоры, подобно людям, имеют свои характеры. По его классификации, все они делились на вредные и невредные. Вредные всегда встречали Петровича красным светом, невредные – то красным, то зеленым. Светофор на Сухаревской площади Данилов отнес бы к вреднейшим из вредных – всегда приходилось ждать зеленого подолгу! Пытка, сущая пытка, а в дождливую погоду и того хуже – сверху льет как из ведра, да еще проезжающие на скорости по лужам автомобили снизу пару-тройку ведер добавят. И так щедро, что окатят не только первую шеренгу столпившихся на тротуаре пешеходов, а всю колонну разом.

Чертыхаясь, ежась и привычно удивляясь тому, почему в наш век нанотехнологий нельзя построить здесь подземный или хотя бы надземный пешеходный переход, Данилов ждал зеленого света. Скверная погода стимулировала полет фантазии, и ему уже виделся прямой выход из метро к воротам Склифа.

«А что, нормальная ведь идея, – подумал Данилов. – Тут половина едет к нам или от нас...»

Не слишком вежливый тычок в спину вернул его к действительности, «скверный» светофор врубил зеленый свет. Рывок через Садовое кольцо, сутолока со складыванием зонтов у входа в метро, привычно-каменные лица «красных шапочек» у турникетов – и можно спокойно, с достоинством подумать о том, что крытые тротуары – это, конечно, здорово, но метро, как ни крути, гораздо лучше. Так что не стоит завидовать жителям Болоньи с их сорока километрами крытых тротуаров. Пусть они лучше завидуют москвичам, к услугам которых – триста километров лучшего в мире метро. Сухо, тепло и мобильной связью можно пользоваться! А самое главное – быстро. Р-раз – и ты на другом конце Москвы. Сел в автобус, через пятнадцать минут вылез, бодрячком пробежался по лужам до подъезда – и ты уже дома...

Неожиданно для Данилова два с половиной месяца учебы пролетели очень быстро. Казалось, только недавно начались занятия, а вот уже экзамен на сертификат специалиста, вручение этих самых сертификатов и прощальный «банкет», накрытый прямо в учебной комнате.

Свежеиспеченных токсикологов на несколько месяцев («два-три, а вообще-то по ситуации», – как он сказал) отправили проходить «курс молодого бойца» в приемном покое. Если Агейкин остался недоволен подобным решением, считая работу на приеме «пустопорожней бестолковой суетой», то Данилов был не против. Эта работа давала ему возможность очень быстро «втянуться в специальность» и, кроме того, так же быстро освоиться в Склифе. Врачи, сидящие на приеме, выполняют роль дежурных консультантов в других отделениях. Так вот побегаешь с месяц по всему Склифу, перезнакомишься со всеми, освоишься и сразу начнешь чувствовать себя на работе, как дома. А когда работа становится вторым домом, это так приятно!

– Скажи мне, Данилов, а как у тебя обстоит дело с уверенностью в себе? – поинтересовалась Елена накануне первого дежурства Данилова.

Наверное, давно собиралась спросить, да все никак не решалась.

– Нормально обстоит, там, где надо, – заверил Данилов. – Ровно посередине между мнительностью и самоуверенностью.

«Отрава», она же – токсикология, она же – «седьмой корпус», она же – Центр острых отравлений. Это два тридцатикоечных отделения для лечения острых отравлений, отдельное, свое, приемное отделение, двенадцатикоечное отделение токсикологической реанимации и интенсивной терапии, двадцатичетырехкоечная «психосоматика», а по-научному – соматопсихиатрическое отделение и химико-токсикологическая лаборатория. Ну и конечно же кафедра клинической токсикологии. Склиф – это вам не районная больница, а научно-исследовательский институт.

Несведущий человек может задуматься над тем, какое отношение к острым отравлениям имеет соматопсихиатрическое отделение. Да самое что ни на есть прямое отношение – туда попадают те, кому не удалось покончить жизнь самоубийством при помощи какого-нибудь яда, например таблеток снотворного. Многие лекарства – они ведь только в малых дозах лекарства, а в больших – яды. Недаром древние врачи говорили: «В ложке – лекарство, в чаше – яд». В соматопсихиатрических отделениях врачи пытаются донести до несостоявшихся самоубийц мысль о том, что еще раз пробовать отравиться, право дело, не стоит. Жизнь хороша, если смотреть на вещи правильно.