Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе - Андрей Шляхов

– А на прощанье я вам выпишу хорошую премию!

– Спасибо, Надежда Семеновна, – поняв, что разговор окончен, Данилов встал. – Можете не сомневаться – дольше месяца я у вас не задержусь.

«Сегодня – мой день», – подумала Надежда Семеновна после ухода Данилова и пригласила к себе заведующую женской консультацией. Разговор с Полиной Викентьевной по определению не мог получиться таким гладким, как с Даниловым, но тем не менее от нее тоже стоило избавиться поскорее. Для собственного же спокойствия. У Надежды Семеновны уже была припасена адекватная замена Шишовой – сорокалетняя доктор Краснопольская, работавшая в женской консультации уже седьмой год и замещавшая заведующую во время отпусков и сидений на больничном.

Договариваться с Полиной Викентьевной по-хорошему было бессмысленно – не поймет, да еще расценит миролюбие как проявление слабости и начнет сыпать угрозами. На угрозы Шишова была большая мастерица.

– Полина Викентьевна, я на днях имела по поводу вас очень неприятную беседу с Медынской, – солгала Литвинова. – Слухи о вашей, так сказать, доброте, н у, вы меня понимаете...

– Не понимаю, Надежда Семеновна, но продолжайте.

– Как это – не понимаете?! – возмутилась Литвинова. – Ладно, тогда я скажу более прямо. Медынской известно, что вы превратили женскую консультацию в свою частную лавочку, где делаете все, что вам вздумается. Элла Эдуардовна так прямо и сказала, что с нашей поликлиники хватит и невропатолога Маняки, незачем ждать, пока и вас возьмут, как она выразилась, «на горячем»...

– Что значит «на горячем»?

– Это означает «с поличным», Полина Викентьевна. Ну что вы в самом деле!

– Это возмутительно! – взвилась Шишова. – Взять и поверить досужим сплетням, да не просто поверить, а на их основании делать какие-то выводы! У вас есть что-то, кроме сплетен и слухов, что вы можете поставить мне в вину? Есть доказательства?

– Мне кажется, Полина Викентьевна, что доводить до доказательств совсем не в ваших интересах, – мягко и даже как-то вкрадчиво сказала Надежда Семеновна. – Ведь мы с вами понимаем, что этот дым, он ведь не без огня...

– Антон Владимирович никогда не позволил бы себе ничего подобного!

– При чем здесь Антон Владимирович? – нахмурилась Литвинова. – Разве вы забыли, что теперь я – главный врач?

– Не забыла.

– Вот и хорошо...

– Ничего хорошего я в этом не вижу!

– А я вижу! И не стану скрывать, что очень дорожу своим, вот этим самым, креслом! Но – ближе к делу! У меня есть указание – расстаться с вами как можно скорее, – Надежда Семеновна решила прикинуться исполнительницей чужой воли, чтобы не навлекать на себя лишнего негатива. – Вы прекрасно понимаете, что я не могу игнорировать распоряжение руководителя управления, пусть даже и неофициальное. И вы также прекрасно понимаете, что избавиться от работающего пенсионера администрации не составляет никакого труда. Я права?

– Сучки вы все! – с отчаянной откровенностью человека, которому нечего терять, сказала Шишова.

– Спасибо на добром слове, – улыбнулась Надежда Семеновна, поняв, что дело сделано. – Я думаю, что мы обойдемся без дальнейших прощальных речей, Полина Викентьевна...

О разговоре с главным врачом Данилов рассказал Елене в подробностях, чуть ли не дословно.

– Я удивляюсь тому, как ты, с твоей охотой к перемене мест, просидел столько лет на «скорой помощи», – сказала Елена.

– Это у меня карма такая, а не охота, – ответил Данилов. – Судьба.

– Не напрягает? – прищурилась Елена.

– Меня после выписки из больницы вообще ничто не напрягает, – признался Данилов. – Я живу, радуюсь жизни, у меня есть ты... О каком напряжении может идти речь?

– «Парю в лазоревом просторе, Со свитой солнечных лучей! Какие шири! дали, виды! Какая радость! воздух! свет!» – процитировала Елена.

– Маяковский? – не очень уверенно предположил Данилов.

– Северянин, – Елена показала ему язык. – Когда-то очень давно один молодой человек уверял меня, что знает поэтов Серебряного века чуть ли не наизусть и даже пытался читать что-то заунывное.

– Стараясь произвести на тебя впечатление, я немного преувеличил свои познания, – признался Данилов. – Но что-нибудь из любовной лирики могу прочесть и сейчас.

– Лучше поиграй на скрипке, а я послушаю, – попросила Елена. – Декламатор из тебя никудышный, а вот скрипач – вполне на уровне.

– «Вполне на уровне», – передразнил Данилов. – Интересно, а Ойстраху тоже кто-нибудь говорил, что он играет «вполне на уровне»?

Ни в кислом, ни в соленом, ни в горьком,

ни в сладком нет настоящего вкуса.

Настоящий же вкус неощутим. Ни незаурядный ум,

ни поразительный талант не есть достоинства

настоящего человека. Достоинства настоящего

человека неприметны.

Если вас порвал мастиф,

Если клюнул в темя гриф,

Дал по морде грубый скиф,

Иль башку разбил шериф,

Вам одна дорога – в Склиф!

Я все ноги исходил —

Велисипед себе купил,

Чтоб в страданьях облегчения была.

Но налетел на самосвал —

К Склифосовскому попал.

Навестить меня ты даже не пришла.

И хирург, седой старик, —

Он весь обмяк и как-то сник.

Он шесть суток мою рану зашивал!

А когда кончился наркоз,

Стало больно мне до слез:

Для кого ж я своей жистью рисковал!

Неприязнь к доценту Холодкову возникла у Данилова, можно сказать, с первого взгляда. Пришел невысокий, весь какой-то глянцевый человечек с мелкими чертами лица и горделивой осанкой, окинул взглядом аудиторию – одиннадцать врачей, жаждущих стать токсикологами, и сказал:

– Между врачом и обладателем врачебного диплома лежит огромная пропасть. На нашей кафедре у вас есть шанс стать врачами. Если, конечно, вы сами этого хотите.

Сказано это было не перед вчерашними студентами, а перед врачами, отработавшими на дядю Гиппократа не менее пяти лет.

Здороваться глянцевый человечек не стал, так же как и представляться. Расхаживая перед курсантами, он завел нудный рассказ о кафедре клинической токсикологии и ее достижениях.