Жестокий континент - Кит Лоу

В Восточной Германии, по данным ее первого президента Вильгельма Пика, прирост населения составил 25 %. Для Германии (за исключением французской зоны, которая приняла сравнительно немного беженцев) это было на грани катастрофы. Большинство городов стояли в руинах из-за бомбардировок союзников во время войны, и разрушенная инфраструктура страны не могла справиться с потоком беженцев. Тысячи беженцев умерли вскоре после приезда, потому что не смогли найти кров, медицинскую помощь или пищу, чтобы поддержать свои силы после всех скитаний.

Те, кто испытывал затруднения в трудоустройстве или интеграции в немецком обществе – главным образом больные, пожилые или овдовевшие женщины с детьми, – могли рассчитывать лишь на несколько лет проживания в лагерях для беженцев. Условия жизни там были иногда немногим лучше, чем убежище в разрушенных зданиях. Например, в отчете о посещении лагеря в Дингольфинге представителями баварского Красного Креста зафиксировано большое количество инвалидов и людей, больных туберкулезом, живущих в условиях большой скученности. У них не было приличной обуви, одежды или постельных принадлежностей. В другом лагере в Шперлхаммере стены бараков приходилось обклеивать картоном, чтобы защититься от просачивающейся воды.

Существовали, кроме того, местные и психологические проблемы, с которыми сталкивались беженцы. На людей с востока или из Судетской области другие немцы иногда смотрели как на иностранцев, и между ними часто возникали конфликты. Генерал Клей в 1950 г. написал: «Отделенный от Германии многими поколениями, изгнанник даже говорил на другом языке. У него уже не было общих обычаев и традиций с немцами, и он не думал о Германии как о родине. Он не мог убедить себя в том, что изгнан навсегда; его глаза, мысли и надежды постоянно обращались в сторону дома».

По словам одного мужчины, депортированного из Венгрии, его товарищи по изгнанию испытывали трудности, устраиваясь в новой жизни, «не только потому, что оставили свои родные места и практически все свое материальное имущество, но и потому, что утратили понимание того, кто они такие». Социал-демократ Герман Брилль писал, что беженцы, которых он видел, переживали глубочайший шок. «Они полностью потеряли почву под ногами. То, что считается у нас само собой разумеющимся, – чувство безопасности, вытекающее из жизненного опыта, определенное личное ощущение свободы и человеческого достоинства – все это ушло». В июле 1946 г. в советском докладе о политических событиях в Лейпциге говорилось, что беженцы пребывают в «глубоко подавленном состоянии» и «в высшей степени безразличны к событиям в жизни любой группы населения Лейпцига». Неспособные привыкнуть к новой среде, они не делали ничего, только мечтали о возвращении на родину своих предков по ту сторону границы.

ТОТАЛЬНАЯ ВЫСЫЛКА

Право на возвращение – вот в чем этим немцам будет отказано. Их высылка с самого начала задумывалась постоянной, с мыслью об этом установили еще более строгий пограничный контроль: немцам будет разрешено уехать, но не разрешено вернуться.

К тому же их депортация явилась всего лишь первой ступенью гораздо более масштабной операции – стирание всех следов их существования, к чему, собственно, предпринимались попытки. Еще до того, как немцев стали изгонять из Польши и Чехословакии, началось переименование городов, деревень и улиц. В случаях, когда деревни прежде не имели польских или чешских названий, для них придумывали новые. Немецкие памятники сносили и на их месте возводили новые чешские или польские. Свастику разрушали повсеместно, хотя ее тень по-прежнему проступала на многих стенах в последующие годы. Говорить на немецком языке запрещалось, а тем немногим немцам, которым было позволено остаться (благодаря их отказу от немецкой национальности), порекомендовали говорить на польском или чешском языках даже дома.

В школах запретили преподавать немецкую историю таких регионов, как Судетская область или Силезия. Вместо этого немцев изображали как захватчиков земель, которые исторически всегда принадлежали полякам или чехам. Новые районы Польши стали называть «возвращенными территориями», и польских детей учили таким националистическим лозунгам, как «Здесь мы были, здесь мы есть, и здесь мы останемся» и «Эти территории – наша возвращенная собственность». Учащимся в пограничных районах не разрешалось изучать немецкий язык даже в качестве иностранного – в отличие от других частей Польши, где это допускалось.

Новая националистическая мифология насаждалась не только в школах: взрослое население тоже кормили пропагандой в чудовищном количестве. Во Вроцлаве, например, была проведена «Выставка возвращенных территорий», которую посетили около полутора миллионов человек. Среди всех обязательных политических экспонатов, подчеркивающих польско-советское братство, была представлена огромная историческая часть, почти полностью посвященная отношениям между Польшей и Германией. Она акцентировала внимание на тысячелетнем конфликте между этими двумя странами, возвращении Польши на «путь Пьяста» (ссылка на средневековую польскую династию, которая выразила неповиновение королям Германии и создала независимую Польшу в районе Силезии) и экспонате под названием «Наше древнее право на возвращенные территории».

Это было не просто заявление о правах или даже требование территории, а фактически переписывание истории. В новой националистической Польше любой след местной немецкой культуры должен был быть истреблен. Польша только для поляков. Официальная политика того времени считала требование о возвращении территории вполне естественным: «Мы поставили перед собой гораздо более трудную цель – уничтожение вековых следов всего немецкого в этих землях. Это нечто большее, чем просто ликвидация вывесок или памятников – это очищение душ людей, всех сторон жизни от немецких жизненных соков». То же самое относилось и к Чехословакии, где президент Бенеш призывал к «окончательному очищению» не только от немцев, но и от «немецкого влияния нашей страны».

Таким образом, возвращение судетских, силезских, померанских или прусских немцев на родину стало не только затруднительным, но и в конечном счете совершенно бессмысленным. Места, откуда они уехали, более не существовали. Уничтожены население, культура, история, язык и иногда даже – с учетом разрушений, причиненных войной, – сама их структура. Альтернатива представляла нечто совершенно чуждое – новое общество, состоящее почти целиком из представителей другой этнической группы.

Легко осуждать поляков или чехов за их расистскую позицию по отношению к немецким меньшинствам в 1945 г. Однако следует помнить, что это отношение возникло не на ровном месте. В значительной степени это явилось реакцией на жестокое обращение, от которого они пострадали при проведении Германией во время войны расистской политики. Безусловно, методы поляков и чехов были жестокими, однако идеология, скрывающаяся за ними, гораздо мягче по сравнению с идеологией нацистов. Ни одна страна не проводила политику геноцида по отношению к немецкому народу, что бы ни утверждала некоторая литература крайнего толка в отношении депортаций. Цель состояла всего лишь в высылке немецких меньшинств, а не в их уничтожении. И не только месть была причиной этой высылки: изначально она понималась как практическая мера по предотвращению будущего конфликта, который может возникнуть между народами. Хотя в настоящее время нам отвратительна мысль об истреблении миллионов людей ради шаткой националистической идеологии, после войны, когда депортация стала делом привычным, а вся Европа была полна перемещенных лиц, эта идея являлась более приемлемой, чем раньше или в любой период времени с тех пор.