Песнь копья - Илья Крымов

Достав третий, наёмник полуторным пируэтом переместился за спину чудовища, мигом позже он оказался на самой спине. Крепко обмотав руку длинными светившимися волосами, он с остервенением колол в основание черепа, надеясь дотянуться сквозь тугое мясо до нервов, повредить шейные позвонки. Учителя из далёкой юности неустанно повторяли: если чудовище крупнее тебя, но обладает понятным строением тела, сосредоточься на позвоночнике, шее, гортани, сделай всё, чтобы повредить связь головы с остальным организмом. С тех пор сия тактика неоднократно приносила Кельвину победу.

Раненный враг заметался по разорённому убежищу, он кричал и выл, мотался из стороны в сторону, пытаясь сбросить с себя убийцу, но боль и народившийся страх только мешали. Чудовище так и не догадалось попытаться упасть на спину, а когда меч пробил затылочную кость и вошёл в мозг, стало уже поздно.

Кельвин Сирли успел скатиться с туши прежде чем та придавила его правую ногу, при этом он быстро отсёк светившиеся волосы, за которые держался. С минуту галантерейщик переводил дыхание, озираясь, ждал ещё какого-то подвоха, но зря, — всё было тихо. То вышла далеко не самая тяжёлая схватка на его веку, были противники и побольше, и посильнее, и поумнее, однако наёмник всё же признавался самому себе, что годы-то шли. В тридцать пять он и не запыхался бы, а в двадцать пять закончил бы этот бой тремя ударами.

Сизое свечение стало ослабевать и Кельвин поспешил к причалу. Там стояло несколько старых ящиков и бочек, лежали мотки прогнившей верёвки, порванные снасти. В одной из бочек, как он и помнил, была застеклённая лампа и кресало с кремнём; вскоре занялся промасленный фитиль. При свете лампы наёмник вернул себе мечи, тщательно вытер их и осмотрел. У того, что нанёс последний удар оказался сколот кончик острия, насколько же толстым был череп?

Кельвин уже мысленно похоронил цитаро и задумался над тем, как бы теперь перевезти нанимательницу через озеро без экипажа. Мысли эти неприятно царапали его, но не оттого, что погибших было жалко, а оттого, что жалко было живых. Миссия, начавшаяся как обычное сопровождение в пути, превратилось в целую эпопею, состоявшую из глав-препятствий. Всё, что могло пойти неправильно, так и пошло, линию переправки приходилось воссоздавать, опираться на проблемных перевозчиков, либо терять проверенных. Если бы он, Кельвин Сирли, когда-либо интересовался такими сущностями как судьба, то решил бы, что именно судьба не желала исполнения этого заказа. И уже эта мысль отчего-то казалась ему привлекательной.

С лампой в одной руке и мечом в другой, галантерейщик медленно проник в барак. Продолговатое здание с единственным этажом, срубленное из досок, могло вместить до тридцати душ, но летом единовременно там проживало не больше десятка людей, зато зимой места едва хватало всем рубщикам льда. Внутри царил полный бедлам, мебель и посуда были разбиты, перевёрнуты, все три кирпичных очага, — порушены, почти весь пол и часть стен покрывала кровь, а части людей и топлецов оказались с трудном отличимыми.

Наёмник убедился, что в бараке не притаился никто живой, убрал оружие и спрятал нос в сгибе локтя, — такой внутри стоял смрад. Жужжали разбуженные мухи. Водя лампой, он шёл и чувствовал, как подошвы немного прилипали к дощатому полу. Добрался до дальнего конца барака, где была вторая дверь, тоже выломанная, вышел к тому месту, где чудовище пыталось взобраться на кручу. Переведя дыхание, он вернулся внутрь, чтобы убедиться, что всё отметил правильно, — оружие цитаро, их широкие ножи, метательные топорики и кнуты, несколько старых мушкетов, даже багры, всё валялось где ни попадя. Что бы здесь ни произошло, люди перед смертью не защищались. Судя по тому, как мало осталось от них, сначала в схрон контрабандистов пришли топлецы, убили и хорошо подъели цитаро, но затем, видимо, с кручи, спустилось большое чудовище и напало на водяных тварей. Обожравшись, оно попыталось забраться наверх, однако не преуспело. Снаружи можно было заметить несколько кучек дерьма, вероятно, эта тварь жила здесь уже какое-то время, пожирая мертвечину.

— Как же ты так, Стево? — с тенью грусти спросил Кельвин у пустоты.

Ответом ему был звук. Он повторился несколько раз, пока не стало понятно, что крыша рядом с одним полуразваленным очагом протекала, хотя дождя не было. Оная крыша, двускатная, служила ещё и потолком, она держалась на каркасе, кой опирался на сами стены барака и на затяжки.

Галантерейщик поставил лампу на пол, подпрыгнул, ухватился за лагу, подтянулся и приметил в одном из скатов люк наружу. Пройдясь по лаге немного, он откинул люк и выбрался на крышу. Та была покрыта толстым слоем смолы, давно нуждавшемся в обновлении. На удачу поднявшийся ветер успел отогнать облака, и как только глаза отвыкли от лампы, звёздного света стало хватать, чтобы разглядеть человека, уцепившегося за одну из выходивших наружу труб.

Кельвин двинулся к находке медленно, опираясь на все четыре конечности, — скат был не особо крутым, но всё же не хотелось упасть по глупой случайности. Он не допускал мысли, что этот бедолага уцелел, видимо каким-то чудом успел выбраться на крышу, пока другие погибали, но наверху смерть нашла его, недаром сквозь доски капала кровь. Она очерчивала особенно тёмное пятно вокруг тела, поблёскивала, да и на самом трупе были неясные пятна, будто кожу фрагментами содрали. Покойник спасался в одних штанах. Оказавшись рядом, галантерейщик перевернул окоченевшее тело с боку на спину. Не сразу, но он узнал Резо, самого рослого и сильного из людей Стево.

Цитар умер, с выражением отчаяния на красивом некогда лице, его рот был чёрным и влажным от крови, а правую руку, которую бедолага поджал под себя, кто-то успел хорошо подрать. Именно с неё всё ещё капала… Что-то очень сильно напрягло Кельвина. На ощупь тело было уже очень твёрдым, трупные пятна образовались на правой половине, лёжа на которой Резо и умер, но всё это должно было произойти достаточно давно, чтобы кровь не текла из раны, не текла изо рта, глаз? Почему она не свернулась? Внизу-то всё уже давно… внизу была свернувшаяся кровь топлецов!

Внезапно он понял, что именно произошло в схроне, это заставило наёмника кубарем скатиться с крыши, едва не переломав ноги, и броситься к тропинке. Осознание захватило его мозг пожаром паники, вцепилось в глотку, лёгкие словно наполнились отравленными иглами, а желудок пытался вытолкать наружу всё то немногое, что содержал.

Кельвин преодолел тропинку, несколько раз едва не упав в воду и выбрался на простор, где дул холодный весенний ветер. Его наёмник стал вдыхать очень жадно, он кашлял, давился, чувствовал боль в горле, но вновь и вновь глотал свежий воздух. Он подставлял ветру своё тело, растирал лицо, словно пытался смыть что-то незримое. Но облегчение было временным. Когда чувство очищения пропало, галантерейщик побрёл по берегу без цели, обречённо прислушиваясь к внутренним ощущениям. В преддверии утра таким потерянным его и обнаружили.

— Кельвин, слава Элрогу вы живы! Что-то случилось? Мы слышали…

Появление людей вывело наёмника из ступора, он громко закричал:

— Не подходите, язви ваши души!

Ветер подхватил голос и очень далеко разнёс над водами.