Песнь копья - Илья Крымов

Чудовище вырвалось из кучи собственных фрагментов в виде остова, обтянутого мышцами, одной лапой оно придерживало потроха, а другой, схватило ближайшего Сорокопута за голову и выдернуло её вместе с частью позвоночника. Прямо на глазах отсечённые куски умалялись, таяли ровно снег, а окровавленный торс наряжался в шкуру, пока волколак не восстал в первозданном виде. Тварь набросилась на воинов, не чувствуя ударов стали, хватая страшными челюстями и раскусывая эльфов пополам, её когти легко рвали кольчугу, а могучие мышцы сминали детей леса. Некоторые вскакивали в сёдла и старались биться верхом, но гибли вместе с отчаянно кричавшими далиарами. Глубокий дрожащий вой лишал бессмертных последней воли к сопротивлению, бойня завершилась и не все смогли умереть достойно.

В конце концов один только Саутамар продолжал сражаться. Тёмный эльф сделался ещё быстрее, ещё свирепее пред ликом смерти, сабли являлись продолжениями его рук и удары, оттачивавшиеся тысячи лет, были совершенны. Клинки разрубали плоть с филигранной точностью, рассекали сухожилия, суставы. Тварь пыталась, но даже она не поспевала за чемпионом дома Сорокопута.

Пока младший брат в одиночестве сдерживал натиск волколака, старший не знал, что ему делать. Могущество чародеев слишком редко встречалось со столь подлыми, непреодолимыми преградами как холлофары[39], и не будь рядом надёжного защитника, Бельфагрон уже окончил бы свою вечность бесславно. Но всё же он не мог отступить, не попытавшись, не приложив усилие.

Первенец Эгорхана Ойнлиха пустился в магический танец, распевая словоформулы, рисуя изящными движениями глифы по воздуху. «Говорящие» опалы на его одеянии, вторили голосу Бельфагрона, убыстряя процесс в разы, пока готовое заклинание не оказалось в набалдашнике посоха.

— Назад, брат!

Саутамар отскочил от чудовища и, как только он покинул губительное поле того, старший брат мыслесилой подхватил младшего, перенёс за свою спину. Набалдашник вспыхнул, по древку чёрного чугуна прошла дрожь и вовне выплеснулся Круг Жизни.

Чары хлынули широким потоком, пожирая всё органическое на своём пути, все растения, всю плоть без остатка, всю одежду, созданную из того, что когда-то было живым. Они оставляли голую без единого зелёного ростка землю, валя деревья; обгладывали с камней мхи и лишайники, а затем рана, нанесённая лесу, стала зарастать. К солнцу возносились новые деревья, сильнее и крепче прежних, изумрудные травы поднимались из почвы, расцветали пышные папоротники, сотни ярких цветов дополняли эту дикую красоту, Круг Жизни замкнулся и иссяк.

Посреди восстановленного леса стоял зверь, нетронутый волшбой. Не помогло…

Волк метнулся на добычу, роняя с клыков слюну, Бельфагрон отчаянным усилием воли вспучил саму твердь, накрыл существо курганом и бросился бежать, увлекая следом и брата. Скорее, к паутине, которую всё это время плёл трудолюбивый союзник! Волколак вырвался из-под кургана и устремился следом длинными прыжками. Его пасть была совсем близко, он почти настиг эльфов, когда на пути вдруг появился радужный ткач.

Инородец успел закончить паутину, совершенно не следя за тем, что творилось вокруг, не зная, что это могло быть важно. Он мало что понимал в сумбуре и новизне этого измерения, следил, медленно учился, слушался аборигенов. А потому, когда разума достиг призыв «преградить дорогу», он не сомневался, перемещая свою физическую форму в пространстве. «Радужный ткач» встал на пути некоего существа, не ожидая, что вот-вот постигнет нечто совершенно новое и ужасное, — боль.

Когти вспороли панцирь, оказавшийся довольно хрупким, из раны хлынул свет невообразимых, несуществующих цветов и паук возопил, когда его тело пошло волнами. Отчаянный вопль не звучал в ткани Валемара, но пульсировал в подпространстве, раздавался во многих других измерениях. Он был столь сильным, что взвизгнувшего волка отшвырнуло прочь и тот распластался на земле, придавленный незримой тяжестью. Слабость продлилась недолго, но когда зверь открыл глаза, ни паука, ни эльфов рядом не оказалось. Красивая паутина, к которой нелюди так спешили, оббратилась жалкими обрывками.

Чудовище припало к земле, обнюхало всё вокруг, но следы эльфов оборвались в воздухе. Тогда оно поднялось на задние лапы и запустило когти в собственный живот, протолкнуло их глубоко, в желудок, и вытащило на свет божий окровавленный кусочек анамкара.

Оглядевшись, волколак неспешно приблизился к женщине, висевшей на шипах. Тильнаваль была ещё в сознании, но едва-едва, она превратилась в пустую искалеченную оболочку, с трудом что-то понимавшую. И всё же чародейка видела перед собой ужасное существо, покрытое грязно-белой шкурой, чувствовала касания мокрого носа, ворочала последней частичкой разума.

— Убей меня… убей…

Ужасные когти и зубы… волк легко мог исполнить просьбу, легко мог отпустить её из этого переполненного болью мироздания. Блуждающий взгляд Тильнаваль зацепился за горло существа, на котором словно след от ошейника виднелась полоса обожжённого рубца.

Оборотень открыл пасть, из которой дурно пахнуло и страшными подвываниями изрёк:

— Ты обещала мне смерть от их рук, но обманула. Я тоже не стану наделять тебя благодатью забвения.

Беглянка и Волк, конец линии. Продолжение в будущих томах.

День 2 месяца эйхета года 1650 Этой Эпохи, небо над королевством Сорш.

Когда летучий вагон начал подниматься, земля предстала в виде огромной карты, состоявшей из участков зелёного, коричневого, жёлтого и серого, рассечённых линиями рек. Ещё не достигнув облаков, путешественники смогли окинуть взором просторы на два-три дневных перехода вдаль. Только со стен Анх-Амаратха прежде им открывалась такая красота.

Довольно скоро южане ощутили на себе давление стен, им стало не хватать простора. Эльфы во многом переделали свой вагон, однако во многом же оставили его подобным гномьему прообразу, — не создали больших окон. Гномы почитали именно маленькие бойницы с волоковой задвижкой, ибо это внушало надёжность, а тесноты они не боялись.

Убегая от этого тяжёлого чувства, Самшит старалась больше спать. Ей нечем было занять себя, даже говорить с Элрогом жрица не могла без опасения, что вагон начнёт падать. Галантерейщики не покидали своих комнат, эльфы тоже почти не выходили из возницкой, а телохранители бдели.

Девушка лежала на койке со сложенными на животе ладонями, старалась не открывать глаз и ни о чём не думать. Казалось, что стоявший подле Доргонмаур тихо напевал что-то, — не словами, но своим бестелесным голосом.