Учитель цинизма - Владимир Губайловский

Впрочем, была у этой нашей забавы и оборотная сторона: мы предпочитали все делать сами — вручную, не используя готовые библиотеки, это и понятно — библиотек-то было крайне мало, но писать все с нуля — крайне неэффективно. Любая копеечная задача обобщалась до вселенских масштабов и становилась практически нереализуемой: если приспосабливать бытовой пылесос для уловления межзвездной пыли, вряд ли он когда-нибудь заработает. Мы не чувствовали сопротивления среды. Мы не учились делать проекты. Мы плохо понимали, что такое deadline. Мы были детьми и жили в кефире, как весь советский народ, впрочем.

В Костиной квартире появились «милосердные» люди. Это была самодеятельная организация помощи инвалидам. И Костя не только с удовольствием предоставлял свою жилплощадь для милосердных сборищ и склада протезов, но и сам принимал самое живое участие в деятельности этих ребят.

Это были люди для меня не очень интересные и совсем чужие. Они были по большей части бодры, веселы и абсолютно здоровы и занимались богоугодным делом. По мере того как их становилось все больше, меня становилось все меньше.

Костя и девушка по имени Лидок занимались весьма щепетильным делом: закупками и распределением протезов мужских половых органов. Есть и такая форма инвалидности, и, надо сказать, очень обидная форма.

Протезы закупались через западный благотворительный фонд, а до страждущих их уже доводили Костя с Лидком. Как уж этот протез там крепится, я плохо себе представляю, видимо, это зависит от характера травмы. Но помню, что непосредственно переговоры вела как раз Лидок. И Костя все удивлялся: «Какая она смелая девушка, вот так запросто обсуждает по телефону такие интимные подробности». Но когда дошло до примерок, тут и Лидок что-то засмущалась. Все-таки и для нее подобные моменты оказались совсем непростыми. Да и самим инвалидам, как выяснилось, легче иметь дело с мужчиной. Но Костя устранился. Решали милосердные товарищи эти проблемы без него.

Костя менялся. Он как-то неожиданно быстро стал этаким гуру. Знатоком всего, деятелем и сеятелем. Видимо, трудно, помогая другим, не возвыситься в собственных глазах.

Он и возвысился. Не хватило самоиронии, вероятно. А такого рода возвышение — вещь довольно опасная, потому что всегда чревато падением, и еще неизвестно, как ты это падение переживешь.

44

Костя решил резко поменять свою жизнь. Милосердная деятельность очень укрепила его уверенность в собственных силах, и он полагал, что теперь-то может добиться всего, чего захочет. А значит, сколько же можно заниматься всякой фигней — программки писать для каких-то непонятных лингвистов? Пора социализироваться в литературе по серьезному. Способ социализации он выбрал самый простой — Литинститут.

Я отнесся к этому его решению с некоторым недоверием, но сказал, что готов ему помочь, ежели таковая помощь понадобится. Костя кивнул: «Наверняка понадобится. Я хочу, чтобы ты прочитал мою новую статью и помог мне подготовиться к экзамену по истории, если до экзаменов дело дойдет. Пока-то надо еще творческий конкурс пройти». Я сказал: «ОК». Но про себя подумал: «Конечно, я историю знаю неплохо. А для школьного уровня так и вовсе хорошо. Но ведь чтобы кого-то к чему-то готовить, нужно еще понимать, как это делать». Купил программу для поступающих в вузы. Собрал школьные учебники и еще целую груду всякой дополнительной литературы. Что-то пришлось докупать, поскольку не все отыскалось в моих закромах. Занимался я школьным курсом с удовольствием и представлял себе, как все это весело и, главное, быстро Косте изложу. Я даже придумал некий мнемонический язычок, специально для шпаргалок.

Но, как отметил дальновидный Костя, сначала надо было пройти творческий конкурс. Поскольку поступать Костя собрался на отделение критики, надо было подать на конкурс две статьи. Статья о Веничке в связи с наступившими свободами оказалась очень кстати. А вот вторую надо было еще написать. Тему Костя выбрал актуальнее некуда — о лермонтовской «Тамбовской казначейше». Когда он мне это сообщил, я немного обалдел: «Родной, отчего же не про Симеона Полоцкого или уж сразу о композиции „Илиады“? Там, кстати, есть над чем поразмыслить — очень своевременная книга». К моим подначкам Костя отнесся холодно.

Статью о казначейше он написал. Идея была прямо-таки революционной: Костя доказывал, что на самом-то деле тамбовский казначей проиграл жену нарочно — достала она его, просто глаза бы не глядели, и он решил таким изящным образом от нее избавиться. Я Косте не поверил, поскольку ничего такого у Лермонтова не увидел. Ну да ладно, главное, чтобы они взяли. И эти таинственные «они» взяли. Но эти «они», может, для меня были таинственные, но не для Кости. Курс набирал критик Игорь Виноградов. Поэт Сахаров, питавший к Косте чувства исключительно теплые, — староста кружка все-таки — написал остроположительную рекомендацию, да еще и частным образом похлопотал. Были мобилизованы все необходимые ресурсы, и творческий конкурс Костя прошел на ура. Предстояли экзамены. Они, конечно, мало что решали, но хоть какие-то знания продемонстрировать не помешало бы. Так что моя работа, кажется, была весьма кстати.

Но когда в заранее условленный день я пришел к Косте со своими разработками, он сделал вид, что забыл о своей просьбе. А я мало того что потратил изрядное время на эту самую подготовку к подготовке, но и был вынужден отменить нашу с Олей поездку в Михайловское, куда мы очень хотели выбраться. Мы даже договорились с любимой тещей, оставили ей на несколько дней Кузю, и у Оли замаячил просвет в милом детском аду, который, конечно, очень мил, но в больших дозах еще и утомителен очень. Пауза была ей необходима. И вот из-за Костиных экзаменов поездку пришлось отменить.

Воронич… Сороть… Кучань… Оля выходит из холодной озерной воды — ее розовое тело светится в закатных лучах… Не случилось.

А Костя «забыл». Он бодро рассказывал мне, как готовится к экзамену, какие книжки читает, карточки какие-то с датами показал. А я смотрел на него и никак не мог поверить, что все так просто. Что мой немалый вообще-то и ненужный мне самому труд просто так взяли и вычеркнули за ненадобностью. Вполне возможно, что затея с подготовкой Кости к экзамену была нелепой: какой из меня, в конце концов, профессионал-репетитор? Ведь никакой. Наверное, Костя сам подготовился лучше, все-таки не дурак же он круглый, чтобы не разобраться с таким детским курсом, да и экзамены эти были если и не вовсе формальностью, то и не слишком трудны — главное уже было решено. Если бы мой друг позвонил мне и сказал, что не нуждается в моей помощи, даже если бы он просто извинился, когда я приехал к нему со всеми моими разработками и мнемоническим языком, я бы понял. Но он «забыл».

Я смирился и со вздохом простил Костину забывчивость. Но что-то было в этом не вполне нормальное, какое-то нарушение коммуникации.

В Литинтитут Костя поступил. В семинаре Игоря Виноградова сразу стал старостой. Произвел сильное впечатление на своих профессоров. А профессора были у него серьезные. Мариэтта Чудакова его просто полюбила. И познакомила со своей аспиранткой Аней Герасимовой, которая писала у нее диссертацию по обэриутам, одно из первых в СССР филологических исследований, посвященных этим прекрасным поэтам. Вот тогда я Косте даже позавидовал, поскольку песни Ани Герасимовой — мне более известной как Умка — знал и любил.