Слезы темной воды - Корбан Эддисон

– Хорошо, – с оттенком грусти в голосе произнесла она. – С этим я смогу жить. Но мне нужно знать, почему вы это сделали. Вы принимали наркотики? Вас заставили? У вас помутилось сознание? Вы могли спастись, не причинив Паркерам никакого вреда.

Он покачал головой:

– Причина не имеет значения.

Ее глаза сверкнули:

– Вы слишком умны, чтобы верить в это. Если вас принуждали к этому или ваша способность действовать рационально была снижена, мы можем на этом построить защиту.

Он уставился на темное пятно на столе, изъян в текстуре древесины.

Когда тишина стала неудобной, Меган спросила:

– Что происходит, Исмаил? Почему у меня такое чувство, что мною манипулируют?

Он снова посмотрел на нее и испытал ощущение дежавю. Ему было нужно, чтобы она доверяла ему, точно так же, как ему было нужно, чтобы Пол доверял ему. От этого зависело все.

– Я не могу назвать причину. Пока. Но назову. Я хочу, чтобы вы приняли это.

Она смотрела на него не моргая.

– Я сделаю это при одном условии. Я хочу выяснить, как это все началось. Мне нужен доступ к вашей семье. Я хочу, чтобы жюри узнало, кто вы на самом деле.

В одно мгновение чувство вины Исмаила расцвело метастазами стыда. Мысль о родственниках, разбросанных по всему земному шару. Он не сомневался, что им всем известно о смерти его отца. Клановые сети разносят новости так же быстро, как современные медиа, с той лишь разницей, что происходит это в избранном кругу. Для них Адан был героем, человеком, пожертвовавшим для своей страны самым дорогим. Меньше всего Исмаилу хотелось лишать блеска уважаемое имя своего отца.

Он задержал дыхание и не дышал, пока не почувствовал головокружение. А потом признался:

– Мой отец мертв. Мать наверняка тоже. У меня есть дядя в Миннеаполисе, тетя в Лондоне и еще один дядя в Могадишо. Предлагаю вам поговорить с ними.

– Как зовут вашего дядю в Миннеаполисе? – спросила Меган.

Имя он произнес шепотом:

– Фарах Саид Ахмед.

Средняя Джубба, Сомали

29 января 2012 года

Джубба снова отступила, превратившись в сеть водных лент, вьющихся между зелеными берегами, но по крайней мере она продолжала нести свои воды. Были времена, когда река почти полностью уходила в песок. Дожди дейр положили конец засухе, страшнее которой не помнил никто, но к ноябрю они закончились и вернулась испепеляющая землю жара.

Ясмин встала на колени в тени раскидистого дерева хигло и опустила в воду кувшин. Когда он наполнился, она встала и примотала его к спине, глядя через реку на горизонт. Пустыня походила на сшитые воедино лоскуты желтой земли и зеленых кустов с редкими вкраплениями групп деревьев с длинными корнями: пушистая акация, плосковерхий кудхак и величественный дамал. Пыльно-голубое небо пестрело брызгами мелких облаков.

Деревня, в которой она прожила уже почти три года, находилась в глухом районе южного Сомали, на одинаковом расстоянии от порта Кисмайо и кенийской границы. Это было бедное поселение скотоводов и торговцев, которые благоденствовали в удачные годы, когда приходили дожди, а верблюды, козы и скот росли здоровыми, тучными и продавались на рынке за хорошие деньги, и боролись за жизнь, когда дождей не было, живность голодала, а воды Джуббы истощались и приобретали солоноватый вкус. По сравнению с урбанизированным Могадишо это был другой мир, не говоря уже о многонациональном Найроби, в котором прошло раннее детство Ясмин.

– Закончила? – спросила Фатума. Она сидела под деревом хигло, прислонившись спиной к стволу. – Я есть хочу.

Ясмин посмотрела на нее с раздражением и состраданием. В последнее время Фатума всегда хотела есть. Она была уже восьмой месяц беременна ребенком Наджиба.

– Ха, – ответила Ясмин. – Да. Пойдем.

Поправив хиджаб, она помогла Фатуме встать и повела ее через калитку в заборе во двор. Шлакоблочный дом, в котором Ясмин жила с Фатумой, первой женой Наджиба, и Джамаад, его хабариаро, или теткой по материнской линии, имел крытое крыльцо и черепичную крышу – редкость в деревне, состоящей в основном из глинобитных лачуг. Но на этом роскошь заканчивалась. В пустые глазницы окон свободно залетал ветер, бетонный пол лишь местами был накрыт коврами. Туалет представлял собой дыру в полу с керамическими подставками для ног. Еда готовилась на походной плите.

Джамаад помахала с порога, приглашая Фатуму посидеть с нею, пока Ясмин будет готовить обед. «Как же поменялись местами наши жизни!» – подумала Ясмин, заходя в кухню и ставя на огонь чайник. Когда несколько лет назад Наджиб привел ее сюда, она считалась особенной, предметом его желаний, и Фатума, жена, не сумевшая зачать ребенка, была отодвинута на второй план. Но время шло, и стало понятно, что Ясмин тоже не может родить. За долгие месяцы бесплодия они стали близки, как сестры, и поклялись друг другу, что, если Аллах улыбнется одной из них, они никогда не станут из-за этого ссориться. Но потом Фатума зачала, и все изменилось. В один день Ясмин превратилась в изгнанницу, прислужницу будущей матери ребенка Наджиба. Во время последнего приезда Наджиб произнес, как пророчество: «Фатума родит мальчика».

Ясмин бросила спагетти в котелок, нарезала овощи и отправила их жариться на сковородку с пряностями хавааш и козлиным мясом, оставшимся от вчерашнего обеда. Работая, она старалась отвлечься, произнося в уме поэтические строки, как учила мать.

Аш-Шафии: «Имея удовлетворение в своем сердце, ты равен тем, кто владеет миром».

Саади: «Не существует человека, способного постичь свои неисчислимые благости».

Руми: «Храни молчание, и ты усвоишь от Солнца мудрость, не описанную в книгах и не высказанную в беседах. Храни молчание, чтобы Дух мог говорить с тобой».

Однако Бог не говорил с ней, и мудрые строки не возвышали ее. Напротив, пока шли минуты и запах сомалийских специй наполнял воздух, она незаметно соскользнула в привычную канаву отчаяния. Жизнь, которой она жила, была ложью в каждой мелочи, жалкой оболочкой отчуждения и унижений. Она стала пленницей человека, который убил ее отца и многих других во имя веры, которой она так дорожила. Душа ее томилась в изгнании, надежды умерли, и все, что от них осталось, – это волосок воспоминаний, несколько слов, произнесенных братом в кузове грузовика в первый день крови и страха. «Если нас разлучат, сохрани свой телефон, – шепнул Исмаил. – Я найду тебя».

И она сохранила свой мобильный телефон, как он сказал. Прятала его от Наджиба, от Джамаад и Фатумы в нижнем белье, пока не заполучила пластиковый пакет с водозащитной застежкой и не нашла место, где его спрятать, – в заполненной грязью яме между корней дерева хигло. Каждый месяц она вставала среди ночи, выкапывала телефон и несла в дом, чтобы зарядить аккумулятор устройством Джамаад. Каждый раз она отправляла текстовое сообщение на старый номер Исмаила, надеясь, что он ответит. Но папка входящих сообщений оставалась пустой. После нескольких лет молчания она начала считать, что он умер, но продолжала исполнять этот ритуал, потому что не придумала ничего лучше.