Слезы темной воды - Корбан Эддисон

– Сколько их было? – спросил Хьюитт, пока Эскобидо записывал.

– Семь. – Квентин поморщился и закрыл глаза. – Я знаю… их имена… Мас, – вдруг выпалил он. Потом, подумав, добавил: – Либан… Их главного звали… Аф… Афиарех.

Выждав несколько секунд, Хьюитт спросил:

– Как ты узнал, что Афиарех главный?

– Он сказал нам, – ответил Квентин. – И… – Он как будто задумался. – И… мы видели… как он разговаривал… с остальными. Он разговаривал по-английски… Он… вел переговоры… с военными.

Умело и осторожно Хьюитт провел Квентина через все основные события: появление «Геттисберга», затем, на следующее утро, «Трумэна» и «Сан Хасинто»; поднятые в воздух вертолеты и самолеты и их возвращение после того, как Кертис – «дедушка» в устах Квентина – связался с правительством. Однако, когда Хьюитт спросил о переговорах насчет выкупа, Квентин ничего не смог вспомнить. Ванесса видела, как он борется с собой, видела, как сомкнулись его брови, как напряглись плечи. Она бросила взгляд на Хьюитта и почти незаметно покачала головой.

– Давай лучше о другом, – сказал он, правильно поняв ее намек. – У нас осталось мало времени, поэтому сфокусируемся на Афиарехе. Ты не против?

Мышцы лица Квентина расслабились.

– Не против.

– Афиарех когда-нибудь направлял на тебя оружие? – чуть более мягким тоном произнес он.

Взгляд Квентина снова устремился вдаль.

– Я не… – На мгновение он как будто смешался, потом его лицо прояснилось, глаза наполнились грустью. – Афиарех… направлял автомат… на папу. Он говорил… – По щеке его скатилась слеза. – Говорил: «Ты хочешь… умереть?»

Ванесса сделала вдох и так и не выдохнула, ошеломленная словами сына. Она представила себе эту сцену: руки Дэниела подняты; Афиарех выкрикивает угрозы; Дэниел упрашивает пирата не стрелять; Квентин в ужасе наблюдает за этим противостоянием. Снова почувствовала, как внутри закипает ярость. Затем в один миг гнев разветвился и оплел ее сердце, как ядовитая виноградная лоза, заслонив его от света. И там, глубоко внутри, проклюнулся новый росток – ненависть.

Хьюитт сделал пометку в блокноте.

– Это его точные слова? «Ты хочешь умереть?» – Квентин кивнул, и он спросил: – Ты помнишь, когда он это сказал?

Квентин снова затеребил край одеяла.

– Тогда подплыла лодка… Нет, это было… в другой раз… Рядом стоял корабль… Он разозлился… Он хотел, чтобы они… отошли… Я не… Я не помню, когда это было.

Почувствовав возбуждение Квентина, Хьюитт заговорил еще более мягким голосом:

– Это было днем или ночью?

Квентин закрыл глаза и сжал зубы, пытаясь в уме сложить мозаику. Несколько секунд прошли в молчании, потом, без предупреждения, он свесил ноги с края кровати и встал. Сначала он покачнулся, но оперся на стенку и замер, отказавшись от помощи Ванессы. Она как ястреб наблюдала за ним, пока он обходил кровать, опасаясь, что он может упасть. Но он устоял на ногах и продолжал делать шаги – такие же неуверенные, как его речь, – пока не остановился у окна и не взглянул на зимнее небо. Потом Квентин прикоснулся к стеклу и повернулся к Хьюитту:

– Я не знаю… днем это было… или ночью. Когда вспомню… сообщу вам.

Чесапик, штат Вирджиния

18 января 2012 года

Исмаилу снова приснился сон. Он увидел плац, раскаленный полуденным солнцем. Земля под ногами марширующих бойцов «Шабааб» искрилась, словно пустынный кварц. Небо было настолько чистым, что казалось, будто его выкрасили голубой краской и покрыли солнечным лаком. Он стоял в строю с остальными, в основном мальчиками, но было там и несколько девушек. Юсуф слева, Ясмин справа. Контраст между пятнадцатилетним братом и семнадцатилетней сестрой не мог быть более разительным. Со следами слез на лице, сгорбленный, Юсуф напоминал старика. Ясмин же стояла, как принцесса-воин, – голова высоко поднята, глаза горят презрением.

Одета она была в свободную золотистую абайю, и неудивительно, что Наджиб заприметил ее с другого конца лагеря. Все остальные девочки были с ног до головы закутаны в черное. Черный был самым безопасным цветом для женщины в Могадишо, но Ясмин не было дела до черно-белой палитры исламистов. «Всевышний сотворил мир разноцветным, – любила говорить она. – И женщина должна напоминать об этом».

Она и глазом не моргнула, пока Наджиб – в развевающемся на ветру головном платке и дизайнерских солнцезащитных очках – разглядывал ее. Она смотрела прямо вперед, глаза ее сверлили дыры в бойцах «Шабааб», которые напали на школу, убили их отца и трех учителей, затолкали в свои машины учеников, сколько поместилось, и привезли их в лагерь как «новобранцев».

– Как тебя зовут? – спросил Наджиб под шум истребителей.

Ясмин не ответила.

– Ты глухая? – сердито гаркнул Наджиб. – Не слышишь меня? Девочка не имеет права не уважать мужчину.

Когда Ясмин ответила, ее тон был проникнут горечью:

– Убивать истинно верующих тоже запрещено, а ты убиваешь праведных не задумываясь.

Наджиб уставился на нее, думая, как ответить. Наконец губы его сложились в дьявольскую улыбку. Он повернулся к солдатам и засмеялся.

– А девчонка религиозна! Это хорошо. – Его люди тоже рассмеялись. Он снова обратился к Ясмин: – Я убил многих людей. Кто из них был праведным?

Имя отца она произнесла с большим почтением:

– Адан Ибрахим Абдуллахи.

Лицо Наджиба сделалось убийственно серьезным.

– Адан Ибрахим Абдуллахи. Он был изменником, врагом муджахидин. Его предупреждали, но он не раскаялся. Я приказал его убить.

И вдруг вся непокорность и вся горделивость покинули Ясмин. Плечи ее поникли, она тихо заплакала.

– А ты ему родня, верно? – сказал Наджиб, взяв ее за подбородок. – Да, я вижу сходство. Ты его дочь.

Ужас овладел Исмаилом. Ему захотелось немедленно вмешаться, но он знал, что этим он только навлечет на них еще большую опасность. Он слышал рассказы о Наджибе, которые шепотом передавали из уст в уста люди в Могадишо. Кое-кто называл его Азраилом – ангелом смерти. Кроме Ахмеда Абди Годане, неуловимого эмира «Шабааб», во всем Сомали не было моджахеда опаснее.

– Как тебя зовут? – прошипел Наджиб.

– Ясмин Адан Ибрахим, – наконец призналась она.

Наджиб снова улыбнулся:

– Ха! Ты поступаешь мудро, говоря мне правду. – Он взял ее за руку. – Пойдем. Я покажу тебе праведный путь.

– Нет! – воскликнула она, пытаясь вырваться. – Отпусти меня!

Но Наджиб только крепче сжал пальцы. Он вытащил ее из строя в тот ад, что творился на плацу. Исмаил увидел, как она повернулась и закричала ему, увидел, как трепещет ее платок на ветру. А потом в одно мгновение ее не стало.