Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

Не знаю, объяснял ли тебе Ленни, но «Постжизненные услуги», которыми я рулю, — подразделение той же компании, что «Вапачун-ЧС». Так что я поговорил с тамошними ребятами, и они пошлют запрос о твоих родителях. Я знаю, что в Форт-Ли положение весьма нестабильно. Если вкратце, неделю после Перелома было полное безвластие, и однако там получше, чем в других регионах, потому что от нас близко — прямо за рекой. Иными словами, я уверен, что с твоими родителями все хорошо. Никакой инфо по Эрмоса-Бич я не нашел, но поступали сообщения об очень плотном стрелковом огне во время и после Перелома. Мне очень жаль, Юнис. Я не знаю, была ли твоя подруга там во время боев. Я просто говорю, что имеет смысл готовиться к худшему.

Как-то глупо это писать, но я хочу быть с тобой абсолютно честным. У меня очень сильные чувства к тебе, Юнис. С той минуты, когда я впервые тебя увидел, я разволновался так, что чуть ума не лишился. Бутылку ресвератрола открывал минут десять, потому что руки тряслись! Увидев тебя, я вспомнил худшие моменты своей жизни, такие веши, о которых на экстренной частоте лучше не говорить. Скажем так: бывали трудные минуты, минуты, которые мне нужно преодолевать еще не одну жизнь (и поэтому я просто не могу умереть), но когда я увидел тебя, ПОСЛЕ того, как снова задышал (ха-ха), я почувствовал, что часть этого бремени исчезла. Мне показалось, я знаю, чего хочу, — не только от вечности, но и от настоящего. А в последнее время, когда дела были плохи, меня поддерживала только мысль о тебе. Что ты делаешь с людьми, Юнис? Откуда это берется? Как это может быть, чтоб твоя улыбка превращала одного из самых могущественных людей этого полушария в очумелого подростка? Типа, мне кажется, вместе мы способны искупить любое горе на планете, сколь ужасно ни было наше детство.

Короче, мне, типа, очень странно вот так раскрывать тебе душу, мои чувства к ТЕБЕ и ТВОЕЙ СЕМЬЕ В ФОРТ-ЛИ, мои переживания за ТВОЕ И ИХ БЛАГОПОЛУЧИЕ так сильны и безоговорочны, что я боюсь, ты от меня сбежишь. Жалко, если так. Но если нет, пожалуйста, свяжись со мной, и мы просто вместе порисуем, без никаких обязательств. Все лучше, чем торчать в этой дыре на Грэнд-стрит 575, а? Ха-ха-ха.

С любовью,

Твой Джоши

5 сентября

Дорогой дневничок!

Мой эппэрэт не коннектится. Не могу законнектиться.

С предыдущей записи миновал почти месяц. Прости меня, пожалуйста. Но я не могу осмысленно законнектиться ни с кем, даже с тобой, дневничок. В нашем жилом комплексе четверо молодых людей покончили с собой, двое оставили записки о том, что не видят будущего без своих эппэрэтов. Один написал весьма красноречиво, что «протянул руку жизни», но увидел лишь «стены, лица и мысли», а этого недостаточно. Ему нужны рейтинги, нужно знать свое место в этом мире. Нелепо, конечно, однако я его понимаю. У всех от скуки едет крыша. Руки зудят — хочется законнектиться с родителями, с Вишну и Грейс, вместе с ними оплакать Ноя. Но мне остались только Юнис и Книжная Стена. Поэтому я стараюсь Быть благодарным за то, что имею, — когда-то это была одна из главных моих задач.

На работе хорошо. Невнятно, однако даже невнятица лучше медленной болтанки реальности. В основном я работаю один за своим столом, с плошкой полупрокисшего мисо под рукой. Со дня Оплеухи с Джоши я почти не разговаривал. Он куда-то ездит, ведет переговоры с МВФ, норвежцами, китайцами или у кого там еще чешется. Говард Шу, известный пентюх, принял командование теми немногими из нас, кто остался в «Постжизненных». Ходит со старомодным планшетом для бумаг и распоряжается, что нам делать. До Перелома мы бы не потерпели такой иерархичности, а теперь рады получать инструкции, хоть нам их и пролаяли. Пока моя задача — на экстренной частоте «Вапачун» рассылать сообщения нашим клиентам, спрашивать, все ли у них хорошо, но заодно по-тихому проверять, как там их компании, их браки, их дети, их финансы. Удостоверяться, что у нас все хорошо и ежемесячные платежи не прекратятся.

Легко не будет. Никто не работает. Говорят, учителям не платят. Школы закрыты. Детей выпустили на свободу в непростом новом городе. У арабской лавки я обнаружил пацана из «Домов Владека», лет десяти-двенадцати, он сидел и вылизывал нутро пустого пакета из-под какого-то «Клодаха» — надпись на пакете предостерегала о том, что продукт «вдохновлен конкретным вкусом курицы!». Когда я сел рядом, пацан едва на меня глянул. Я инстинктивно вынул эппэрэт и наставил на него, словно это все исправит. Потом извлек бурую двадцатку юаней и положил ему под ноги. Его рука мгновенно метнулась за купюрой. Купюра зашуршала и исчезла в кулаке. Кулак спрятался за спину. Его лицо медленно повернулось ко мне. Благодарности в карих глазах не было вовсе. Взгляд говорил: Оставь меня с моим новообретенным богатством, или я брошусь на тебя изо всех оставшихся сил. Я ушел, а он все сжимал кулак за спиной и следил, как шагают прочь мои ноги.

Что происходит, неясно. То ли городу совсем конец, то ли он уже на пути к спасению. Появляются новые плакаты. «Нью-йоркский туризм: а ТЫ готов к Перелому?» и «Нью-Йорк на глани: а ТЫ сможешь выжить 1?».

Насколько я понимаю, самый крупный работодатель на Манхэттене — строительные площадки «Штатлинг-Вапачун — Общественные работы», где обещают «Один час честного труда = 5 цзяо. Питательный обед». Колонны людей взламывают асфальт, копают канавы, заливают их бетоном. Эти люди за пятачок бродят по городу — руки в брюки, в ушах бесполезные рудиментарные наушники от эппэрэтов, — смахивая на стаю безголосых львов. От сорока и моложе, редкие волосы выжжены солнцем, на лицах и шеях деспотический загар, футболки, купленные в более счастливые времена, новые Антарктиды пота растекаются до самого живота. Лопаты, кирки, громкие выдохи — даже не рык, силы берегут. Я видел старого Ноева друга Хартфорда Брауна, которому лишь пару месяцев назад расширяли скважину на яхте у Антильских островов, — он работал в шеренге пятачков на Принс-стрит. Какой-то надтреснутый, наполовину бронзовый, наполовину облупленный, слегка одутловатое лицо лишено плотности, словно толстый кусок прошутто. Если они способны запрячь легендарного гея, подумал я, что же они сделают с нами?

Я подошел ближе, когда он замахнулся киркой, и его прогорклая вонь полезла мне в ноздри.

— Хартфорд, — сказал я. — Я Ленни Абрамов. Друг Ноя. — Из кошмарных глубин его нутра исторгся кошмарный вздох. — Хартфорд!

Он отвернулся. Кто-то заорал в мегафон:

— Ну-ка давай поработаем, Брауни!

Я дал ему сотню юаней, которую он взял, тоже не поблагодарив; затем снова замахнулся киркой.

— Хартфорд, — сказал я, — эй! Тебе необязательно прямо сейчас работать. Сотня юаней — это двести часов работы. Давай полегче. Отдохни. Посиди в теньке. — Но он продолжал механически махать, отодвигаясь от меня, уже вернувшись в свой мир, который начинался с кирки за плечом и заканчивался киркой в земле.

Дома Юнис организовала службу помощи старикам. Не знаю почему. Отголоски христианского воспитания? Печаль о том, что не может помочь родителям? Ну, организовала и организовала.