Четыре жезла Паолы - Алла Гореликова

Только совсем уже близкая смерть.

И — трава у самого ее лица. Зеленая трава, обещающая исцеление сожженной земле.

— О-ля-ля, вот так находка. — Насмешливый гортанный голос разбил гудящую огнем тишину. — Голубица Господня!

Пинок в бок отозвался волнами огня, пробежавшими по телу.

— И уже нашкодила!

Мысли с трудом пробились сквозь багряную пелену. Ее нашли. Нашли враги. Она не успела умереть. Вряд ли добьют быстро.

Да не все ли равно теперь.

— Переверни ее, раб. Я хочу видеть ее лицо. И она пусть знает, кто с ней говорит.

Наклонившийся к Паоле воин показался знакомым. Странно, ну где она могла видеть Проклятого? Но где-то видела, точно… красивое, запоминающееся лицо… Огненная печать на лбу мешала понять, искажала благородные черты.

Воин приподнял ее и развернул, резко, рывком. От резкого движения темные волосы упали на его лоб, скрыв печать, и Паола едва не застонала в голос. К горлу подступила тошнота.

Она узнала.

Боже Всевышний, Отец Небесный, сохрани! Что угодно, только не так!

Этот воин уходил из столицы с самым первым посланным на врага отрядом. Ехал в первых рядах рыцарей, рядом с Гидеоном и Фабианом, потому и запомнился. И не вернулся. Погиб.

Слишком многие тогда погибли, а выжившим было не до того, чтобы унести трупы с собой или хотя бы похоронить как подобает. Раненых-то с трудом донесли. А мертвецов просто бросили на поле боя.

И вот итог.

Бывший рыцарь Империи отступил, и Паола увидела ту, что командовала им, называя рабом.

Демоница, точь-в-точь та, с которой пришлось сразиться им с Гидеоном на пути в горы. Жезлоносица.

Значит, все зря. Ее добьют, а потом…

Паола закрыла глаза и отдалась течению боли. Может, унесет… вот тоже странность, от меньшего сознание теряла, а тут… Что за мерзкое заклятие.

Еще один пинок плеснулся огненной волной под веками:

— На меня гляди, птица-голубица. Успеешь подохнуть, а пока я с тобой говорю.

А пошла ты, подумала Паола. Стервь, падальщица.

Она помнила, какой страх — темный, животный ужас — источает жезлоносица-демоница. Тогда, в первую встречу с адским отродьем, она с трудом поборола этот ужас. Но теперь — чего бояться?

Стать такой, как этот раб с печатью на лбу, услужливо подсказал призрачный голос. Хочешь?

Не стану, упрямо подумала Паола.

— Не таких обламывали, — презрительно бросила демоница. — Ты в наших руках, значит, нашей и станешь. А как, сама решай. Покорись добровольно Князю Тьмы, и вся вечность будет твоей. Тех, кто верен ему, наш господин вознаграждает щедро. А нет… — Презрительный смешок иглой вонзился в мозг. — Все просто: будешь ты повелевать или станут повелевать тобой. Дело вкуса, разумеется.

— Изыди, — выдохнула Паола. — Тварь.

Демоница рассмеялась в ответ.

— Упрямая? Хорошо. Тем веселей.

Шагнула к Паоле, присела, поддела кончиками острых ногтей подбородок. Глаза раскрылись сами собой. Видеть адово отродье так близко оказалось не столько страшно, сколько гадостно. В чертах лица демоницы, откровенно красивых, ярких, читалась не злоба, а порочность. И то — злоба, ненависть, они ведь и людям свойственны, Всевышний прощает… А тут — мерзость, отрицающая Небо и милость Господню. Темные глаза подцепили, словно крючком, взгляд Паолы, чувственные губы изогнулись в ухмылке. Демоница проворковала нежно:

— Люблю обламывать упрямых. Очень люблю. Вот он, — встала, небрежно хлопнула по плечу своего спутника, — мог бы подтвердить. Тоже упрямым был. Си-ильно упрямым. Не один раз умер, покуда покорился. Хорошо повеселились, вспомнить приятно. Бери ее, раб. Отойди и жди.

Проклятый вздернул Паолу на ноги, взвалил на плечо, сделал несколько шагов и замер, обернувшись к госпоже. К горлу девушки вновь подкатила тошнота, а огненный фонтан в затылке взвился, кажется, до небес, норовя расколоть голову на мелкие кусочки. Но глаза так и не закрылись. Она видела, как демоница потянулась, расправив крылья, и летучей мышью порхнула к гнезду синих кристаллов. Все зря. Сейчас эта тварь уберет ее жезл и снова поставит свой, и не будет больше травы, не будет неба… Господи Всевышний, не допусти!

У самого лица вжикнуло — раз, другой. Паола моргнула, вгляделась в укутанную дымом фигуру дьяволицы. Та повалилась на землю, с явным трудом поднялась на ноги и теперь оборачивалась — медленно, неловко. В шее торчала стрела, еще одна, похоже, пробила кожистое крыло.

Вжикнуло снова. Адская тварь вдруг вскрикнула по-птичьи, прижала к шее ладонь. По белым пальцам густо лилась темная кровь. В жилу попал, восторженно поняла Паола, жилу кровяную перебил! Господь наш Отец, не оставь!

Демоница упала, дернулась судорожно, забилась, изогнувшись. Кожистые крылья бестолково молотили по земле, по лавовым ручьям, руки загребали огонь, чернели, лицо утратило порочную красоту, исказилось, стянулось отвратительной, полной ненависти и отчаяния маской. Накатила волна страха и угасла; адская тварь зашипела, заклекотала… и затихла.

Печать на лбу Проклятого полыхнула жаром. Зарычав, он отшвырнул Паолу и кинулся в дым. Нацеленная в него стрела воткнулась в вязкую лаву в шаге от Паолы. Древко задымилось, обугливаясь. А Паола глядела на перья. Бурые перья степного орла, памятные по тем самым стрелам, что собирала она после обряда Сай. Стрелам Таграна.

Две фигуры, едва видные в дыму, кружили и прыгали, силясь достать друг друга. Горела алыми отблесками сталь. Паола, беспомощно всхлипнув, подтянула под себя обожженные ноги, развернулась, чтобы лучше видеть. Подумала: это неправильно, что я еще жива. Так не бывает. Я сгорела, как я могу живой быть? Мне, наверное, чудится это все. Говорят же, будто в последний миг перед смертью людям видится исполнение их самых заветных желаний — чтобы Отец Небесный мог воочию узреть, что у них за душой.

Но если так, пусть уж я увижу, как Тагран победит. Пожалуйста.

Бойцы то приближались, то удалялись, обменивались ударами, уклонялись, рычали, разбрызгивая лаву. Теперь Паола окончательно уверилась, что вот-вот умрет. Она и впрямь видела варвара, а откуда бы ему взяться здесь въяве, а не в предсмертном бреду? Тагран теснил Проклятого, шаг за шагом прижимая к широкой трещине, из которой то вздымался, то опадал лавовый фонтан. По смуглой коже степняка текла кровь, сворачиваясь от жара, волдыри ожогов лопались, исходя сукровицей, но раны не мешали Таграну драться. Господь наша защита, беззвучно шептала Паола, не оставь, помоги. Ей не выпадало раньше случая видеть, как Тагран управляется с боевым топором, и теперь… теперь, не раздирай девушку почти безумная боль, она, наверное, залюбовалась бы.

Варвар и мгновения не оставался на месте. Отпрыгивал, завлекая противника в атаку, дразнил обманными замахами. Метил по ногам, заставляя вязнуть и спотыкаться. Наносил скользящие удары, раз за разом прорывая оборону Проклятого. Широкая полоса лезвия, казалось, размылась в воздухе, не уследить. Раб демоницы тоже был силен, но он отступал, пятился, его ответные атаки или разбивались о широкое лезвие варварского топора, или вовсе проваливались в пустоту. Паола смотрела, боясь сморгнуть лишний раз, без единой мысли, не дыша, позабыв молиться, и боль мешалась с восторгом, и это было почти счастье — настолько, насколько вообще возможно счастье за несколько мгновений до гибели. Проклятый выдыхался, слабел, двигался все медленнее. И, наконец, не сумел отбить атаку. Широкое лезвие рассекло доспех на его груди, брызнула кровь. Воин зашатался, уронив руки. И в тот же миг топор степняка врезался в его живот. Проклятый сложился пополам и медленно, как во сне, рухнул спиной в лаву. Взметнулись и опали багровые кляксы. Труп бывшего рыцаря погрузился в огонь.