Преступление доктора Паровозова - Алексей Моторов

Первая школьная оценка — четверка. За упражнение в сложении. А мой сосед, второгодник Женя Барановский, раскрывает свою тетрадку, гордо показывает — у него пятерка. «Я сложение еще в том году проходил!» — снисходительно говорит он. Женя был двенадцатым ребенком в семье. Однажды я встретил его с женщиной и все гадал, мама это или бабушка. Оказалось — сестра.

Первая секция — бассейн стадиона «Лужники». Там готовили спортсменов. В буфете продавали кофе, булочки и шоколадки. А меня научили немножко плавать и выгнали.

Первый глоток алкоголя — полусладкое шампанское. Мы с двоюродным братом Димой случайно находим бутылку в ящике на задворках гастронома и приносим ее домой. Благодарные взрослые разрешают пригубить. Мне очень вкусно.

Первый фильм с голой женщиной — «Анжелика и король» в деревенском клубе села Махновка. Вокруг сидят парни с девками и ржут. Парни курят, а девки лузгают подсолнухи.

Первое предательство. Мой друг Миша Кукушкин вдруг начинает дружить с Борей Спектором, а меня как будто не замечает. Все потому, что Спектор курит, а я нет. Через неделю Миша изгоняет Борьку, хорошенько перед этим его поколотив, мы снова дружим, и я спешно учусь курить.

Первый уход за младенцем. Годовалый парень Федя, мой единственный друг в тот месяц, что я провалялся в Морозовской больнице с ложным крупом. Нянькам надоели мои постоянные просьбы сменить мокрые Федины штаны, и они учат меня справляться с этим самостоятельно.

Первая потеря. Умер дедушка Никита. И я все равно не до конца понимаю, что этого не исправить. Меня не берут на кладбище, я сижу дома и только путаюсь под ногами у тех, кто занимается приготовлением к поминкам.

Первая бутылка, которую мы покупаем в складчину и пьем у меня дома на четверых, называется «Портвейн Ереванский» и стоит два рубля шестьдесят две копейки. После распития мы отправляемся гулять по окрестностям. Нам всем по тринадцать лет и пить портвейн невероятно увлекательно.

Первое появление в качестве музыканта на школьных танцах — начало восьмого класса. Три месяца репетиций, волнений, но все проходит отлично, и нам хлопают.

Первый раз я ассистирую на операции, мне пятнадцать. Ночь, ветеринарная лечебница на улице Юннатов, оперируют собаку Вовки Антошина. Фельдшерица шьет огромную рваную рану, мы с Вовкой помогаем. Через неделю рана загноилась, начался сепсис, и собаку усыпили.

Первый провал в институт. Август восьмидесятого, я сижу под плакатом «Мягкий шанкр» в здании анатомички Первого Меда и сдаю химию. Экзаменатор, зевающий мужик с хитрой рожей, говорит, чтобы я приходил на следующий год.

Первые сутки в качестве медбрата в реанимации. Первый умерший. Молодой парень, студент МИФИ. Бежал по лестнице в метро «Каширская», боясь опоздать на поезд, споткнулся, ударился головой об ступеньку.

Я еще не знаю, что проработаю тут почти десять лет. И у меня столько здесь будет первого. Первая подключичка, первая интубация, первая трахеостома…

Первые три слова моего сына Ромы. «Арбуз», «пятка» и «карман». Очень скоро он начнет говорить «Папа — дурак». И мне будет от этого невероятно смешно.

Первая институтская оценка. Меня вызывают на первом же семинаре по биологии. Повторение школьной программы. Первый закон Менделя. Ерунда. Я отвечаю, но неожиданно наш Андрей Максимович свирепеет и с воплем: «Засунули тебя в институт, а ты и учиться не можешь!» — вдруг выводит мне единицу. Все под впечатлением. Ведь известно: как встретишь, так и проведешь. Кол в качестве дебюта — это что-то небывалое.

Первый страх высоты. Август девяносто первого у Белого дома. Пытаясь обойти толпу у баррикады, я побежал по мокрому, скользкому граниту парапета подземного перехода и уже в самом конце, вдруг посмотрев вниз, увидел далеко под собой ступеньки лестницы, и у меня моментально ослабли ноги.

Первый день в качестве врача. С утра до вечера единственно чем занимался — возил каталки с больными. В перевязочную, на рентген, в операционную. Стоило ли столько раз поступать и столько лет учиться?

Вот, пожалуй, и я всю свою жизнь вспомнил. Негусто.

Ладно, пора уж и домой. Вроде в буфете еще ужинают, вот чай попью и двину. В буфете оказалось неожиданно шумно и сильно накурено. Ага, понятно. Помимо сестер Юли с Галей и врача Володи Чеснокова, здесь сидели эти два битюга омоновца. Вот как они преступников стерегут. Лёне бы сейчас веревочную лестницу — и поминай как звали. Хотя он еще слишком слаб для упражнений в духе герцога де Бофора.

Я вошел на середине какого-то интересного разговора. При моем появлении все замолчали, но буквально через пару секунд продолжили. Я плюхнулся на свободный стул, Юля налила мне в кружку кипяток и протянула коробочку с появившимся недавно в Москве чаем «Пиквик». Вот ведь удобная вещь на дежурстве! Эх, был бы такой чай десять лет назад. Вернее, двенадцать. Я выбрал себе черносмородиновый и стал топить пакетик.

— Ты скажи, у тебя дети есть? — возобновил прерванную тему один из омоновцев и, заметив утвердительный кивок Чеснокова, продолжил: — Ты им «сникерсы» покупаешь?

— Случается! — согласился тот. Было заметно, что все малость поддали, включая и Юлю с Галей. — Лично мой больше «Марс» предпочитает, на него рекламу сейчас крутят.

— Ага, — навалился на стол омоновец, немного расплескав мой смородиновый «Пиквик». — А у меня дочь, восемь лет! Так она не видит ни хрена этих ваших «сникерсов»! Потому что папка у нее не бандит, не коммерсант сраный!

— Даже я могу «сникерс» себе купить, — заявила Юля, подвинув ко мне сахар, — подумаешь!

— Ты! — мрачно усмехнулся омоновец, посмотрев на Юлю. — Ты можешь! Небось на два «сникерса» только и хватает!

Он посидел, помолчал немного, играя желваками.

— Раньше я с семьей на море мог съездить, у нас телевизор был цветной, двухкассетник, шмотки, жрали нормально! — принялся перечислять он и вдруг жахнул кулачищем по столу, хорошо я успел кружку поднять. — Какую страну загубили, падлы!

— Так кто же ее загубил, — в наступившей тишине спросил я. — Что за люди такие? Или, может, марсиане высадились?

— А то ты сам не знаешь! — обрадованно повернулся он ко мне. — Горбач-сука! С него все началось. Как он пришел, все разваливаться стало, к хуям собачьим.

Чесноков согласно кивнул, Галя с Юлей равнодушно курили, второй боец разглядывал что-то на полу.

— Если бы Андропов не умер, у нас бы до сих пор все отсасывали! — убежденно сказал омоновец. — А сейчас? Америке продались за доллары эти вонючие, всё сдали, ничего себе не оставили!

Он тоже закурил. Костяшки его пальцев были все в мелких шрамах. Значит, частенько доводилось ему кулаки применять. Такой если врежет, сразу окочуришься.

— Нынче кто хорошо живет? — вдруг спросил он меня и тут же сам ответил: — Бандиты да коммерсанты. Да еще чурки всякие. Всех русских из своих республик повыгоняли, а сами лямку они тянуть не собираются, можешь быть уверен. Только торговать могут, только накалывать.