Уготован покой... - Амос Оз

Пока я вел телефонное расследование, Уди Шнеур и Эйтан прочесывали по моей просьбе те участки местности, где, несмотря на непролазную грязь, все же можно проехать на джипе. Ни малейшего следа не нашли. И, опять-таки по моей рекомендации, Эйтан Р. провел на поводке овчарку Тию, чтобы та напала на след хозяина.

Все понапрасну.

Я никак не мог решить, стоит ли, есть ли необходимость привлекать на данном этапе к поискам полицию. Доводы «за» очевидны. Доводы «против» таковы: если парень все же вернется этой ночью, завтра или послезавтра, и если выяснится, что ничего не случилось и это была мимолетная блажь, он наверняка обидится, разозлится, что в дело втянули полицию, подняли шум на весь мир.

В пять часов пополудни я наконец решил, что моя честь не пострадает, если я посоветуюсь с самим Иолеком. Почему-то я все старался отодвинуть мой визит к нему. Но еще до этого посоветовал Хаве обзвонить всех знакомых и родственников, у которых в случае нужды Иони мог бы найти пристанище. Позвонить даже тем, у кого, по ее мнению, мало шансов оказать Иони гостеприимство. Я полагался на Хаву, которая сможет провести эти переговоры с достаточным тактом, как бы невзначай, чтобы не вызвать у собеседников ни подозрений, ни беспокойства.

Хава приняла на себя эту миссию. На лице ее было написано, что она едва сдерживает тошноту. (Я ли был тому причиной? Или ее родственники и знакомые?) Не произнеся ни единого слова, она тем не менее дала мне почувствовать, что все предпринятое мною не более чем глупость — да и чего можно ожидать от такого недотепы, как я? — однако она в силу своих твердых принципов исполнит все, что ей поручено. Единственное, чего она потребовала от меня со всей настойчивостью, — еще сегодня заказать трансатлантический телефонный разговор с Троцким, с Биней, живущим в Майами; возможно, он что-нибудь знает. Я не видел в том никакого смысла, но решил сразу же уступить ей. И постарался, чтобы голос мой не выдал, что я думаю на самом деле. Если она хочет, чтобы именно я позвонил, именно я и позвоню. С удовольствием. Не стоит благодарности.

Прошло целых тридцать девять лет с того дня, когда я впервые встретился с Иолеком. Уже тогда было в нем нечто такое, что необъяснимо давило на меня, вызывая ощущение подчиненности. Невысокий, осторожный, острый на язык, этот человек даже тогда, в дни нашей молодости, был лишен каких-либо черт, свойственных юным, как будто родился пожилым и, пока я жив, таким и останется. До сего дня само его присутствие будит во мне какое-то тягостное ощущение собственной незначительности. Между прочим, именно он научил меня запрягать лошадь…

Я заранее представлял себе, что Иолек произнесет свой вечный рефрен: Меа culpa (Моя вина). Но на сей раз он обошелся без этого. Поблагодарил меня за все мои усилия. Властный, прямой, сидел он в большом кресле и сосредоточенно курил, устремив взгляд в одну точку, расположенную где-то высоко на стене. На лице его застыло выражение, хорошо памятное мне еще по тем временам, когда принимал он судьбоносные государственные решения: ноздри его огромного носа раздуваются, весь он само презрение и ирония. Говорил он мало. Сухо. Будто и правда в глубине души принял твердое решение совершить нечто невероятное, после чего невозможно будет жить по-прежнему, однако еще не настало время сообщить об этом даже самым близким. Гордое одиночество как бы возвышало его над народом и проводило четкую границу между ним и остальными смертными. Которые все еще блуждают впотьмах. Которым и представить не дано масштабов тех грандиозных перемен, что произойдут в тот момент, когда Иолек сочтет возможным реализовать то, что покамест таит глубоко в душе. А то, что таится в душе, озаряет его лицо глубокой и светлой печалью, словно он полководец или глава государства, отдавший последний секретный приказ и перешедший таким образом некую фатальную черту. Пока еще ни одному человеку из его ближайшего окружения не дано знать ни одной, даже мельчайшей подробности. Пока еще не двинулось ни одно из колес, не прозвучало ни единого выстрела, не завыла сирена, но им уже дан сигнал и нет и тени сожаления о том, что сделано. И теперь он сидит в ожидании, и то, что исходит от него, можно назвать умиротворенностью. Вот только курит он без остановки, сверля маленькими пронзительными глазками колечки дыма, плывущие в воздухе. Словно пытается расшифровать некую их внутреннюю упорядоченность или цель.

— Иолек, — сказал я, — знай, что мы все с вами. Весь кибуц.

— Это хорошо, — ответил Иолек. — Спасибо. Я это чувствую.

— И мы делаем всё возможное.

— Конечно. Я в этом не сомневался.

— Мы прочесали близлежащие окрестности. Навели справки в армии. Опросили родственников и знакомых. Соблюдая полную секретность. Но пока все безрезультатно.

— Ты действуешь правильно. И очень хорошо, что ты пока не стал обращаться в полицию. Срулик?

— Да?

— Стакан чаю? Или выпьем по рюмочке?

— Спасибо. Нет.

— Послушай. Надо за ним последить, чтобы не натворил каких-нибудь глупостей. Он в плохом состоянии.

— Кто?

— Азария. За ним нужно следить во все глаза. Этот молодой человек — подлинное сокровище. Ему, возможно, предстоят великие дела. И ночью не стоит оставлять его без присмотра. Он ведь во всем обвиняет себя, и есть основания опасаться, как бы он чего-нибудь с собой ни учинил. Что же касается Хавы, то поступай по своему разумению. Я не стану излагать своего мнения по данному вопросу.

— То есть?

— Она заявится к тебе и закатит скандал. Потребует, чтобы ты, самое меньшее, отправил Азарию обратно в его барак. А всего вероятнее, будет настаивать, чтобы его изгнали из кибуца.

— И что же я должен делать? Каково твое мнение?

— Я думаю, что ты отличный парень, Срулик. Да и бухгалтер ты Божьей милостью. Но умный бы не задавал вопросов. Тебе стоит немного подумать об этом… Между прочим, Иони, он не подлец, хотя и, должен признать с сожалением, дубина стоеросовая. Но не какой-то хам.

Я тут же попросил у него прощения. Иолек изобразил рукой этакий усталый жест и заверил, что не держит зла на меня: я, безусловно, делаю все возможное. Как и все. Между прочим, он тоже считает, что стоит связаться с Троцким и выяснить, каково его участие в этом деле и чего он в действительности добивается. Это следует сделать, полагает Иолек, со всеми предосторожностями, обходными путями: ведь, в конце концов, речь идет о лгуне и обманщике, аферисте высшей пробы, у которого отсутствует какое-либо сдерживающее начало. Вероятно, чтобы выяснить, не обошлось ли здесь и вправду без Троцкого, можно задействовать некоторые наши силы, из тех, что для пользы дела всегда пребывают в тени. С другой стороны, есть определенные преимущества в прямом, открытом обращении к нему.

Я вынужден был признаться: не понимаю.

Но Иолек состроил такую мину, словно мое неумение быстро соображать для него тяжкая пытка. И посему предпочел поделиться странными размышлениями, навеянными ему Священным Писанием, и процитировал комментарий наших мудрецов, благословенна их память, по поводу проклятия, тяготеющего над каждым строителем Иерихона.