Ворон. Кровавый глаз - Джайлс Кристиан

— Найди моего сына, Ворон, — сказал Эльдред и обвел взглядом воинов, стоявших у меня за спиной.

Его лицо с отвислыми усами оставалось непроницаемым, хотя мне показалось, что я уловил в твердых глазах олдермена тень сомнения.

— Я его найду, милорд, и вернусь за серебром своего ярла.

Эльдред выдержал мой взгляд, кивнул, развернулся и направился к своей дочери.

— Даже не думай об этом, парень, — сказал Пенда, заметивший, какими глазами я смотрел на Кинетрит. — Эльдред прикажет кому-нибудь вроде меня перерезать тебе глотку за одни только мысли о ее попке, белой, как лилия.

Но я все равно так пялился на Кинетрит, что она залилась краской и дернула отца за рукав, привлекая его внимание к чему-то еще, чтобы он не заметил мой пристальный взгляд. Затем, когда солнце на востоке поднялось еще выше, позолотив шлемы, наконечники копий и стальные набойки на щитах, я во главе отряда из тридцати уэссексцев покинул твердыню олдермена Эльдреда.

После первых нескольких миль ополченцы затянули пьяную песню, и я подумал о норвежцах, которые пели всегда. Однако к тому времени, когда светило начало скользить вниз со своего трона, единственными звуками оставались топот сапог по земле, стук ножен о края щитов, скрип и позвякивание кожаных ремней с железными пряжками. Я взмок от пота в кольчуге и шлеме Глума, с его тяжелым щитом за спиной и мечом на поясе, и обратился с молитвой к Тиру, богу войны, чтобы он не дал мне опозорить это славное оружие.

Собака Глум предал своего предводителя и боевых товарищей. Я представлял себе, как его однорукая душа бродила в загробном мире под градом оскорбительных насмешек предков. Таким негодяям нет места в Валгалле, за столом Одина. Но вдруг Глум все же оказался среди избранных? Я гадал, что произойдет, когда валькирии принесут в зал Отца всех Сигурда, сына Гаральда. Даже смерть не может искупить предательство. Древние своды Валгаллы содрогнутся. Пыль веков сухим дождем прольется на людей, живущих на земле своих отцов.

Мы переправлялись через ручьи, все еще разбухшие от зимних дождей, шли через леса, заросшие дубом, ясенем и вязом. Нам даже пришлось продираться через ограду, которой пользовались короли Уэссекса во время охоты на благородного оленя. Мы топтали лужайки, заросшие таким сплошным ковром белых сердечников, что мне казалось, будто на них лежит покрывало свежевыпавшего снега, и пересекали поля, где пасущиеся овцы срывали головы василькам и болотным подмаренникам.

Вечером мы плотно поужинали, после чего легли спать, а на следующее утро проснулись и встретили еще один погожий день, наполненный голосами черноголовых гаичек и певчих дроздов. В воздухе легко кружили ласточки, хватая на лету крылатых насекомых. Желтые трясогузки, похожие на золотые одуванчики, проворно сновали между ног пасущихся коров. Повсюду была жизнь, ничто даже шепотом не говорило о грядущей смерти.

Уэссексцы относились ко мне с неприязнью. Это чувствовалось по их глазам, по тому, как они смотрели на Пенду и требовали от него повторять все мои приказания. Но иного я и не ожидал, ибо был для них чужестранцем и никогда не стоял рядом с ними в боевом строю. К тому же им приходилось подчиняться мне, язычнику и скандинаву, а англичане испокон века ненавидели тех и других.

К исходу третьего дня мы покинули пределы владений короля Эгберта и снова очутились в земле Кенвульфа, в Мерсии.

Когда начало темнеть, человек по имени Эфа ясно выразил свои чувства ко мне.

— Эй, Эгрик, ты знаешь, что скандинавы трахают соседских свиней? — спросил он товарища. — Не своих собственных, потому что это считается некрасивым, а животных своих соседей. Ты это знал?

— Нет, — ответил Эгрик и оглянулся на меня. — А почему?

— Потому что от свиней воняет не так сильно, как от их женщин, — заявил Эфа.

Этот тип не впервые говорил гадости на мой счет. Сейчас у него хватило духа высказать их громко и отчетливо, вместо того чтобы портить воздух исподтишка. Остальные рассмеялись, стараясь тем самым унизить меня.

— Неужели ты позволишь этому толстому хрену строить из тебя дурака? — пробормотал Пенда.

Мастер-оружейник по роду занятий, Эфа отличался внушительными размерами, однако за ними стояли не мышцы, а жир.

— Ты считаешь, что мне нужно всадить ему копье в глотку? — спросил я, осматривая вершины холмов, тронутые заходящим солнцем, на которых вполне могли появиться мерсийские или валлийские всадники.

— Я стараюсь не думать, парень, — проворчал Пенда. — Но эти люди не будут стоять с тобой в боевом строю, если решат, что ты трус.

Я понял, что дружинник имел в виду и самого себя. У меня мелькнула мысль о том, что надо бы вспороть Эфе брюхо, чтобы показать Пенде, что я не трус. Вместо этого я развернулся и ткнул толстяка в живот тупым концом копья. Он выпучил глаза, согнулся пополам и получил удар древком по башке, облаченной в шлем. Я подумал, что убил его, и поморщился. Но голова Эфы тоже была защищена слоем жира, поэтому он только повалился на четвереньки, тряся головой и стеная.

— Для этого у нас слишком мало людей, Пенда, — произнес я достаточно громко, чтобы услышали все. — Было бы глупо убивать одного из них, пусть даже такого бесполезного борова, как Эфа. Это вполне могут сделать и валлийцы.

Толстяк был не в том состоянии, чтобы ответить мне. В любом случае он вряд ли осмелился бы на это. Один раз я его уже посрамил. Для такого человека, как Эфа, одного урока было достаточно. Одни уэссексцы вполголоса проклинали меня, другие помогли оружейнику подняться на ноги, но никто не бросил ни единого слова в мой адрес. Я испытал облегчение, осознав, что пошел на риск и добился желаемого.

— Лично я бы врезал ему сильнее, — заметил Пенда, когда мы продолжили путь.

Впоследствии я тоже стал жалеть о том, что не всыпал Эфе как следует. Через пару дней он снова стал трепать языком. Должен признаться, я восторгался его богатым воображением насчет того, что относилось к взаимоотношениям скандинавов и животных.

* * *

Наконец мы подошли к стене Оффы, обозначавшей западные границы Мерсии. Земля перед искусственной преградой была очищена от деревьев и кустарников, среди которых могли бы укрыться незваные гости, пришедшие с запада. Перед высокой земляной насыпью, увенчанной частоколом из заостренных дубовых бревен, был выкопан глубокий ров.

— Теперь мы взмахнем руками и перелетим через вал? — спросил человек по имени Альрик, когда мы поднялись ползком на вершину холма, с которой можно было хорошо рассмотреть укрепление.

— Ты совершенно прав, Альрик, черт побери, — сказал Пенда. — Это было бы проще простого, если бы мы стали ангелами, черт побери! — Он почесал шрам, пересекающий лицо. — А еще, просто ради забавы, можно было бы дождаться темноты и перелезть через эту проклятую стену. Слышишь, Эфа? — спросил он, глядя на оружейника. — Как думаешь, ты сможешь затащить свою жирную задницу на эту маленькую насыпь?

Тот поморщился, а Пенда повернулся ко мне и сказал: