История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

Такова военно-политическая цель сталинского акта. Будет ли она достигнута? Или действие этого акта будет мимолетно, как действие всякого маневра? Гитлеровская печать и радио-пропаганда говорит о «блефе». Союзническое общественное мнение, в общем, готово авансировать доверие Сталину, но при этом не скрывает своего скептицизма. Как бы значительны не были непосредственные военно-политические последствия роспуска Коминтерна, длительным эффект этого акта может быть лишь при наличии ряда условий, в России сейчас отсутствующих.

* * *

Под внешнеполитическим углом зрения роспуск Коминтерна должен быть рассматриваем в свете четвертьвековой истории взаимоотношений между Советской Россией и внешним миром. Коминтерн был задуман, как орудие мировой революции и как новая форма рабочего Интернационала. Но очень скоро, в силу полного отсутствия идейной, политической и организационной самостоятельности Коминтерна, с одной стороны, и постепенного перемещения центра внимания русских большевиков от интересов незадачливой «мировой революции» к властным запросам советского государства, с другой, Третий Интернационал стал все больше превращаться в орудие внешней политики Кремля. Коммунистические партии, секции Коминтерна то ж, из национальных отрядов мировой социальной революции все больше превращались в послушных проводников советской внешней политики, а на случай войны им отводилась, согласно военной доктрине Москвы, роль «резервов в тылу у врагов», главное назначение которых усматривалось в разложении возможных противников СССР.

Коминтерн стал окончательно подсобным орудием внешней политики Москвы в эпоху Сталина. Между Наркоминделом и Коминтерном, при всей их формальной несвязанности, установилось разделение труда – под общим руководством Политбюро ВКП. Чтобы устранить то и дело возникавшие трения и конфликты со странами «капиталистического окружения», протестовавшими против подрывной работы Коминтерна в нарушение договоров о взаимном отказе от пропаганды, Москва прибегла к фикции несвязанности советского правительства с Коминтерном. Эта фикция принималась другими государствами по нужде, как дипломатическая условность; но прочных добрососедских отношений на ней нельзя было установить до самой войны.

От превращения Коминтерна в послушное орудие советского правительства, а национальных компартий в «резервы» московской диктатуры выигрывала не Россия, а ее враги, не мировая революция, а мировая реакция, в конце концов, заострившаяся в военно-опасной форме фашизма. Страх перед Коминтерном превратился в отталкивание от России, в недоверие к ее миролюбию, в подозрительное отношение к намерениям бесконтрольной диктатуры. Это и была та почва, на которой вырос Анти-Коминтерн, как орудие разложения демократических стран и как прикрытие для подготовки вселенской агрессии.

Но не только память о прошлой двойственности внешней политики Кремля (одна рука Наркоминдел, другая – Коминтерн) вызывает и сейчас законное недоверие к искренности и прочности нового поворота Сталина «лицом к союзным демократиям». Эта скептическая настороженность находит себе опору и в самом тексте опубликованного постановления о роспуске Коминтерна. В этом документе лишь одно звучит полногласно, недвусмысленно и убедительно – боевой клич борьбы против гитлеризма до полного его сокрушения. Все остальное в мотивировке роспуска Коминтерна страдает умышленной недосказанностью.

Главным мотивом самораспущения Коминтерна в этом документе приводится изжитость данной организационной формы Коминтерна: «коммунисты никогда не были сторонниками сохранения переживших себя организационных форм». Рост национальных компартий и усложнение национальной обстановки их деятельности делает невозможным руководство всеми партиями из одного центра, что было организационным принципом Коминтерна. Отсюда делается вывод о том, что теперь Коминтерн больше не нужен, ибо можно уже полагаться на политическую «зрелость» и самостоятельность компартий отдельных стран.

Все это звучит как фразеологическое прикрытие бесповоротной исторической ретирады. Но истолковать эту аргументацию можно и в том смысле, что центральный аппарат руководства свертывается на время, – до более благоприятной международной обстановки и до выработки новых организационных форм для возрождения Коминтерна, причем в переходное время, – скажем, на время войны, – национальные компартии получают возможность доказать свою «зрелость» тем, что и без открытой связи с Москвой, без формальных директив из центра, даже, быть может, без таинственных «резидентов», сочетающих чекистские функции с функциями политического контроля и руководства, они будут «попадать в ногу» на всех поворотах московской внешней политики и внутрипролетарской стратегии. Не случайно же, в предвидении роспуска Коминтерна, уже приступлено в Москве к созданию камуфляжных «эрзацов» Коминтерна для отдельных областей, как, например, Всеславянский съезд.

Никто не станет проливать слез над гробом Коминтерна. Но надо помнить, что Коминтерн – это только частное проявление более глубокой болезни. Корень – в идеологии той партии и в системе той власти, которой Коминтерн служил и которая его воскресит явно или тайно, когда это ей понадобится. Корень в существовании на одной шестой земного шара тоталитарной диктатуры, по нужде, как сейчас, вынужденной внешне приспособляться к демократиям, но по существу демократии, как режиму свободы, глубоко враждебной. Корень в политическом строе, который превращает великую державу в подножие диктатора, русский народ в слепое орудие его замыслов, внешнюю политику России в вечную «загадку». И после роспуска Коминтерна все это остается без изменения…

* * *

В какой-то мере роспуск Коминтерна, без сомнения, должен быть связан с национальным, вернее националистическим оформлением русской революции. Переход с рельс «мирового большевизма» на рельсы национал-большевизма начался давно – задолго до войны. Свое идеологическое освящение он нашел в сталинской теории «социализма в одной стране». Ликвидация старой гвардии большевизма проложила путь для нынешней ликвидации Коминтерна. «Мировой Октябрь» стал опознавательным знаком, каторжным клеймом «троцкизма». Первобытное «большевистское племя», видевшее в Коминтерне знамя мировой революции, было частью истреблено, частью вытеснено зависимым новым служилым сословием, усиленно формировавшимся в ходе ряда пятилеток, главной целью которых было военно-техническое и хозяйственное оснащение Советского Союза как великой державы. Стихия патриотизма, охватившего Советскую Россию после нападения на нее гитлеровских орд, безусловно создала благоприятную атмосферу для ликвидации одного из самых символических пережитков эпохи «Мирового Октября». Героика Отечественной войны требует того, чтобы «отец народа» замыкал собою уже не ряд социально-революционных вождей мирового пролетариата («Маркс, – Энгельс, – Ленин, – Сталин»), а ряд полководцев – носителей русской национальной идеи (Александр Невский, Дмитрий Донской, Петр Великий, генерал Суворов, граф Кутузов60, маршал Сталин).

Красная армия, которая в старых резолюциях Коминтерна величалась «армией мировой революции», стала сейчас как бы пенящимся гребнем патриотической волны. Реакция «Красной Звезды» на роспуск Коминтерна61 показывает, что поворот руля на капитанском мостике был сделан, без сомнения, с учетом остро национальных настроений Красной Армии, – между прочим и с целью более тесного закрепления ныне народной армии за маршалом, в которого перерядился, едва ли до конца переродившись, генсек ВКП.