История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

Не следует однако представлять себе религиозную жизнь в России в розовом свете, несмотря на значительную перемену к лучшему, произошедшую за последние годы. Автор только что вышедшей книги о России, В. Гребнер, посетивший ее в 1942 году, удостоверяет, что религия не умерла в России, что есть там церкви и священники. Но религиозной свободы там нет, и священники работают в крайне трудной и нездоровой обстановке. В чем она заключается, можно судить по другим источникам. Так, например, к началу войны в России было около тридцати тысяч религиозных обществ (приходов), но только восемь тысяч имели в своем распоряжении храмы; остальные собирались по частным квартирам, куда их загнали отчасти принудительное закрытие церквей в период острых гонений, отчасти непосильные налоги. И вообще положение религии в России весьма далеко от того, что называется религиозной свободой. И теперь преподавание Закона Божия запрещено. И теперь невозможно издавать религиозные книги: выход книги московской патриархии – исключение, подтверждающее правило. Епископы и священники, в свое время сосланные, не возвращены пастве. Церковь православная вот уже 18 лет как без Патриарха59, так как правительство не позволяет созвать Церковный собор.

И все же эти тягости не привели к тому, на что рассчитывал Гитлер по русскую сторону фронта: не произошло раскола нации, который ожидался как раз на почве недовольства антирелигиозной политикой власти. Новая религиозная политика, заостренная за годы войны, оправдала себя.

Что же будет с церковью и верой в России после победы? Об этом можно строить только предположения. Но при их формулировке нужно считаться с тремя фактами: 1) вера в России выжила, претерпев свыше 20 лет систематического гонения; 2) за годы войны, церковь на деле проявила свою способность и волю приспособиться к такому укладу жизни, который еще недавно казался несовместимым с ее бытием; 3) относительное миролюбие советского правительства отнюдь не свидетельствует о перемене внутреннего отношения в вере и церкви: такое миролюбие явно необходимо, пока идет война, но может оказаться и ненужным по ее окончании.

Из этого, однако, отнюдь не вытекает, что черные дни 1937–1938 гг. непременно должны вернуться. Если, в процессе войны, произойдет хотя бы некоторое внутреннее сближение России с ее демократическими союзниками; если, как то всегда бывало в русской истории, великая война, хотя бы и победоносная, приведет к существенным переменам внутри; если продолжится тяга к сочетанию национально-исторической традиции с коммунистическим планом общественного переустройства, – то завоевания, сделанные верой и церковью за время войны, могут пережить военную грозу. В таком случае по миновании грозы Россия явит миру новый просветленный лик.

«Социалистический вестник» (издание началось в Берлине, после прихода Гитлера к власти было продолжено в Париже, а после оккупации – в Нью-Йорке; 1921–1965) – «Центральный орган Российской социал-демократической рабочей партии. Основан Л. Мартовым. Выходит 2 раза в месяц». В первый год издания начало подзаголовка было другим: – «Орган заграничной делегации РСДРП. Основан Л. Мартовым».

Петр Абрамович Гарви (наст. фам. Бронштейн; 1881–1944) – юрист, деятель меньшевистской партии, публицист. Работал в редакции петербургских профсоюзных журналов «Рабочий по металлу», «Профсоюзный вестник», сотрудничал с журналами «Печатное дело», «Металлист» (1907–1912). В 1916 г. входил в редакцию центрального органа меньшевиков «Рабочая газета», с конца 1918 г. руководил меньшевистской организацией в Одессе и редактировал ее орган «Южный рабочий» (1918–1920), печатался в газете «Южное дело» (1918). Резко выступал против большевиков. Арестовывался и ссылался. В 1923 г. выслан за границу.

Статья «Роспуск Коминтерна» показывает устойчивость исходных политических принципов одного из лидеров меньшевизма: ориентация на мировую революцию и рабочую самодеятельность, утверждение идеалов демократического социализма и свободы профсоюзного движения, требование ликвидации «тоталитарной диктатуры и партийной монополии» в советской России.

Этот акт мог бы иметь всемирно-историческое значение, если бы он означал самоликвидацию международной организации, убедившейся, наконец, в том, что на путях социально-революционного авантюризма и тоталитарной диктатуры оно завело рабочее движение всего мира в безвыходный тупик. На деле этого нет. На деле перед нами, в основном, крупный эпизод в развитии мировой войны. Не стратегия международного рабочего движения и мировой социальной революции, а стратегия политической войны, как часть большой военной стратегии, – вот что в первую очередь продиктовало Сталину решение о роспуске Коминтерна.

Та «идеологическая» оболочка, в которую облечено это решение, лишь по внешности носит характер марксистской аргументации в объяснение и оправдание самоупразднения «штаба мировой революции» по приказу маршала Сталина. Легкость, с которой эта операция была произведена, свидетельствует о внутренней выпотрошенности и морально-психологической зависимости Коминтерна от Москвы. Он был выброшен за борт, как балласт в шторм, чтобы облегчить бурное плавание государственного корабля России. Именно так истолковало жест Сталина и мировое общественное мнение, за исключением коммунистической челяди с заемными мыслями и со складной совестью: для нее это лишь новый зигзаг гениальной «партийной линии».

Надо признать: с точки зрения стратегии политической войны, а, следовательно, и с точки зрения большой военной стратегии, роспуск Коминтерна – мастерский ход. Мы не знаем, какова закулисная история этого шага, какую роль сыграл нажим Рузвельта и Черчилля, что содержало в себе «тайное письмо», привезенное пресловутым Дэйвисом Сталину, какие обещания и обязательства были даны последнему в обмен на роспуск Коминтерна. Одно ясно: стратегическая и международно-политическая обстановка сделала для Москвы роспуск Коминтерна военной необходимостью.

Война вступила в критическую, быть может, решающую фазу. Обе стороны напрягают все свои силы – военные, моральные и политические. Как раз в это время несогласия в рядах Соединенных Наций приняли характер острого кризиса, ярким проявлением которого является совето-польский разрыв. В Америке под знаменем нео-изоляционизма происходит мобилизация социально-консервативных и прямо реакционных сил, больше из побуждений социальной опаски, чем из стратегических соображений настаивающих на перенесении центра тяжести активных операции в Тихий океан, т. е. не против Германии, а против Японии. В самой подъяремной Европе союзническое наступление ожидается многими со смешанным чувством надежды и страха, – надежды на избавление от гитлеризма и страха перед перспективой коммунистической гегемонии. Учитывая все это, Гитлер выше поднял демагогическое знамя Анти-Коминтерна.

Роспуск Коминтерна был рассчитан на то, чтобы выбить из рук Гитлера это острое орудие политической войны, ослабить «идеологическую» спайку оси и в то же время устранить один из главных поводов для подозрений и опасений, как среди Соединенных Наций, так и среди покоренных народов Европы.