Дело Арбогаста - Томас Хетхе

И когда он начал целовать ее, и она закрыла глаза, ей почудилось, будто она его сообщница, странным образом преданная ему безраздельно и постигшая его тайну. Его губы медленно играли с ее губами. Он целовал ее, как человек, умеющий владеть собой, на что, собственно, она и надеялась. Она утопала в его дыхании. Она знала: даже если он и впрямь убил Марию, то сделал это, сам не понимая, что происходит. Когда в какое-то ничтожное мгновенье ее шея напряглась и окаменела в его руке, он наверняка этого даже не заметил. Она ведь не сопротивлялась. Ровно наоборот, — и додумавшись до этой точки, она затаила дыхание. Его губы дрогнули, затем отлипли от ее губ. Прошлое притягивает к себе настоящее, подумал он, и ему стало страшно. Он обхватил ее лицо руками. Провел ладонью по закрытым глазам, и только еще какое-то время спустя она сделала выдох.

И вот он уже вновь завел машину. Он развернулся, они поехали в обратном направлении. И опять практически не разговаривали друг с другом, и возвращение, как показалось ей, длилось куда дольше, чем только что закончившаяся вылазка в неизвестное. Она медленно выкурила сигарету, выкинула окурок в окно, и в зеркале заднего обзора он увидел, как рассыпается и гаснут искры на сухом асфальте. Чуть позже, глядя прямо перед собой, Арбогаст сказал: вот здесь это и было. И тут же они вновь взлетели на какой-то мост, в заднем стекле замелькали деревья и кусты на берегу реки, а самой ее не было видно. Луга, залитые лунным светом, промерзшая дорога, и никого на ней, кроме них.

И вновь его рука соскользнула с баранки и опустилась ей на бедро. Катя Лаванс откинула прядку со лба и закрыла глаза. Тыльной стороной ладони он водил по боковому шву ее брючины, как будто ища какой-то след, о существовании которого было известно только ему. Лишь когда ему пришлось переключить скорость, он на мгновение убрал руку — и сразу же вновь продолжил свою равномерную ласку, — а гладил он ее так же равномерно, как вел машину, — и вот она уже почувствовала себя саму частью мчащейся по дороге “Изабеллы”. Но тут скорость пошла на убыль, машина прокатилась какое-то расстояние по инерции и наконец застыла на месте. Катя все еще сидела закрыв глаза. Ее ощущения, казалось ей, были точно такими же, как во время игры на терменвоксе, когда, водя пальцами возле антенн, но так и не прикасаясь к ним, ты меняешь высоту и громкость звучания. И само звучание, возникающее при этом, кажется словно бы живым существом. Если бы ей удалось в вечной битве живых и мертвых оказаться на стороне живых! И вновь ее лицо очутилось в его руках, и вновь они принялись целоваться. Впервые за всю поездку она разобрала, как от него пахнет.

— Можешь открыть глаза, — тихо сказал он. — Приехали.

Его голос звучал прямо возле ее уха, она чувствовала, что он улыбается, она доверяла ему, она ему доверилась, она открыла глаза. Далеко не сразу поняла она, что они вернулись в сарай, переоборудованный под гараж. От потолочных балок расходились темные тени, но полного мрака здесь не было, потому что сквозь щели в стенах просачивалась самая малость лунного света. Но его тело, нависая над ней, накрывало ее сплошной тьмой. Они обнялись, начали целоваться, его руки внезапно оказались повсюду — у нее под пуловером, у нее под брюками, — она прижималась к нему как можно плотнее, но все же вскоре им стало тесно и они выбрались из машины.

Влажные плитки пола мерцали во мраке. Пахло затхлостью и было холодно. Но не по силам холоду было бы сейчас остановить их. Ей не терпелось оказаться полностью обнаженной; она вновь закрыла глаза и прилегла на капот, позволяя ему раздеть себя. Прижалась лицом к теплой и сухой жести, принимая его толчки и отвечая на них столь страстно, что они то и дело сбивались с ритма. В конце концов, схватив ее рукою за шею, он заставил ее подстроиться под себя. Ей показалось, будто в нее проник красивый и хищный зверь; на мгновение она замерла. Обретя внезапную остроту ощущений, она различала сейчас отдельные балки на едва подсвеченном луной потолке, вдыхала затхлый запах, наслаждаясь им, наслаждаясь и им, и холодом. Но вот его рука пережала ей дыхание, и она почувствовала, что сейчас кончит, буквально сию секунду. Наконец-то, подумала она, мне наплевать на смерть. С какой нежностью переворачивала она тогда, в ходе опытов, мертвую красотку. И какие роскошные у нее были плечи. Катя Лаванс вспомнила, как провела рукой по коротко остриженной голове мертвой девушки. Как одной рукой осторожно приподняла ей голову и подложила камень. Горло сдавила боль. Наконец-то мне наплевать на смерть, подумала она, а ее страсть разгоралась все неистовей. Мария, подумала она и вцепилась ему в руку, сдавившую ей горло. Я не могу дышать, подумала она, закрыла глаза и кончила. Вернее, начала кончать, потому что, едва начав, никак не могла остановиться, и теперь уже все и впрямь было и безразлично, и просто. Крашеная жесть капота остыла за какие-то доли секунды и остудила ее раскаленный и бешено пульсирующий лоб, на смену слепому возбуждению пришла тлеющая боль, пронзив ее мириадами булавок. Но и боль не имела значения, потому что и ей суждено было кончиться. Еще мгновенье, не своим голосом пробормотала она, но кончилось и это мгновенье. Как бы нехотя она держалась за его руку, по-прежнему сдавливающую ей шею, равнодушно и как бы издалека чувствовала, что Арбогаст по-прежнему вонзается в нее и что она сама помогает ему по-прежнему.

Она и сама не знала и не смогла объяснить себе позднее, когда ей случалось над этим раздумывать, почему она в этот миг внезапно дернулась всем телом, сбросила его руку с собственной шеи и попыталась закричать. Поначалу у нее ничего не вышло, но она заелозила так сильно, что, в конце концов, вырвалась. Дай же мне продышаться, подумала она, дай же мне продышаться. Он схватил ее за плечо, пытаясь удержать, но она все еще вырывалась, он схватил ее за волосы — и сорвал с головы парик. В изумлении он оцепенел и уставился на нее во все глаза. Она похожа на ангела, подумал он. А она, преодолевая жуткую боль в горле, сделала глубокий вдох, закашлялась, согнулась пополам, опершись на крыло “Изабеллы”, ее вырвало желчью. В муках восстанавливая дыхание, она не сводила глаз с Арбогаста. Но тот все еще пребывал в ступоре.

— Свинья! — выдохнула она наконец. — Какая же ты свинья!

— Теперь я понимаю, — мечтательно начал он, — почему ты носишь красное белье. Мария сказала мне, что рыжие никогда не носят красного белья.

Он все еще держал в руке рыжий парик, держал столь же властно, как только что — ее саму; он стоял, помаргивая в полумраке. Она видела, как играют желваки у него на скулах, однако больше он не сказал ничего. Еще какой-то миг она позволила себе бесстыдно поглазеть на него, а затем ее дыхание восстановилось полностью, она принялась одеваться, оделась и ушла. Он никак не отреагировал, когда она на ходу вырвала у него рыжий парик.

В ванной комнате над раковиной была узкая мраморная полка, на которую она выставила зубную щетку в стакане, зубную пасту и косметику, накупленную ею во Франкфурте. Над полкой — примерно сорокасантиметровое зеркало, а над зеркалом — неоновая лампа, холодный свет которой заливал сейчас ее лицо, ее отражающееся в зеркале лицо. Холодный свет плюс равномерное хлюпанье воды, набирающейся в бачок над унитазом. Этот звук и оказался первым, который расслышала Катя Лаванс, тщательно вымыв с мылом лицо горячей водой и завернув кран.