Вандалы – оклеветанный народ - Вольфганг Акунов

Что касается наказаний аланского происхождения, то особенно сильное и запомнившееся надолго впечатление на хронистов произвели два из них, способствовавшие очернению всего вандальского народа в памяти последующих поколений: волочение до смерти лошадьми и скальпирование. Обе процедуры были «прихвачены» аланами из своей степной отчизны. На недруга или изменника набрасывали аркан (также заимствованный у аланов) и, пришпорив скакуна, волочили несчастного до смерти. Сходным видом смертной казни было разрывание преступника или преступницы на части лошадьми. С помощью четырех горячих жеребцов была в свое время четвертована несчастная росомонка Сунильда (Свенильда), обманувшая старца Германариха, царя готов (также тесно связанных в своей истории с аланами). Аналогичные случаи были засвидетельствованы во времена вандальского господства в Африке. Как и случаи скальпирования. Для конного воина, стремящегося побыстрее завладеть трофеем, не сходя с коня, не было ничего естественнее, чем мгновенно срезать ножом кругообразно кожу с головы побежденного врага. Содрав этот зловещий трофей, победитель прикреплял его к сбруе или чепраку своего скакуна. Заботясь, в первую очередь, о максимально возможном приумножении этих зримых свидетельств своей воинской доблести, а не наказании побежденного (который ведь не совершил, в сущности, преступления, за которое его следовало бы покарать). Поэтому скальпирование ни в один из периодов вандальской истории не было правовой нормой.

А вот германские правовые традиции последовательно сохранялись при всех царях вандалов. Вандальские судьи следовали им на далеком Юге, на побережье знойной Африки, так же неуклонно, как во время оно на берегах Немецкой бухты — там, где, видимо, впервые стало применяться германское право. Важную роль в наказаниях отводилась воде и, прежде всего, морю. Преступников часто топили — например, пускали их в утлом, поврежденном челне в открытое море, как в случае Божьего суда, когда приговор приводился в исполнение природными стихиями. Сами стихии должны были вызвать смерть осужденного, чтобы царь или его уполномоченный, приговоривший к смерти преступника, был, как неповинный в гибели последнего, застрахован от мести.

Кроме того, могучая морская стихия обладала, согласно народным поверьям германцев, большой очистительной силой, способностью смывать даже самые тяжкие преступления (направленные, например, против религии) и освободить от неминуемой кары (родового проклятья) весь род и даже все племя, к которому принадлежал преступник. Наказание утоплением чаще всего применялось к православным священникам и шпионам, засланным в вандальско-арианскую среду кафолической церковью. Ибо ни один вандал не желал осквернять свои руки кровью пусть еретических (с вандальской точки зрения), но все-таки священнослужителей, обладавших тайными знаниями и силами и могущих быть отмщенными своим Богом. Известны, впрочем, случаи, когда пущенные вандалами в море в неисправных челнах православные клирики, несмотря на течь, достигали целыми и невредимыми берегов Италии.

Чисто германское происхождение имели также позорящие и бесчестящие наказания, сохранившиеся, кстати говоря, в средневековой Германии, вплоть до введения современного уголовного права, встречающиеся в самых разных германских судебниках («правдах»). Повсюду, где только записывалось и применялось германское право.

Наказание, которому подвергались все, присутствовавшие в вандальском платье на кафолическом богослужении или просто заходившие в православную церковь, заключалось в том, что уличенному в этом религиозном преступлении остригались или даже вырывались волосы на голове (в последнем случае процедура была гораздо болезненней). К сожалению, кафолические хронисты, с омерзением и возмущением сообщавшие об этом, не дожили до того, что, спустя восемь столетий, происходило с теми, кто, к примеру проводил альбигойское богослужение или участвовал в нем, сидел за одним столом с еретиком или владел запрещенной церковью книгой… Впрочем, позорное наказание острижением или вырыванием волос (близкое, если вдуматься, к «скальпированию») применялось исключительно к арианам-вандалам. Именно им законодатели стремились довести до ума, что арианство — их родная вера, и должна остаться таковой и впредь.

С помощью позорных наказаний Гейзерих также вел нелегкую борьбу против увлечения вандалов соблазнами жизни (в том числе — и секса) в большом городе, в которых, не без основания, видел угрозу боевому духу и боеспособности вандальского «народа-войска». Не случайно же римская Африка еще в пору расцвета власти римских императоров была любимым местом отдыха и развлечений для богатых «ромулидов» (так поэты порой именовали римлян в память их первого царя Ромула — основателя семихолмного «Вечного Града» на Тибре), или «энеадов» (так именовали римлян в честь их еще более отдаленного предка — троянского героя Энея, сына Венеры-Афродиты). Великий город Александрия на побережье Египта славился на всю империю прелестями своей ночной (и не только ночной) сладкой жизни, предоставляя сластолюбцам всех сортов возможность оттянуться, так сказать, «по полной» (затмевая в этом отношении даже италийский Рим и сирийскую Антиохию). Аналогичной славой (для одних — недоброй, для других — наоборот) пользовался и лишь незначительно уступавший Александрии в размерах Карфаген. Город, который поэт Авсоний-Авзоний, не колеблясь, ставил почти вровень со Вторым Римом — Константинополем:

Встав, Карфаген уступает черед Константинову граду,

Но не на целый он шаг отступил от прежнего места —

Хоть не дерзает назваться вторым, но гнушается — третьим,

Оба одну разделяют ступень: тот древним богатством,

Этот новой удачей силен; тот — был, этот — ныне

Свежею славой заслуг затмевает старинную славу,

Пред Константином своим заставляя склониться Элиссу,

И Карфаген укоряет богов, потому что позорно,

Риму не уступив, уступить второму за Римом.

Полно! Пусть древний удел утишит новые страсти!

Будьте равны и помните впредь: не без божеской воли

Стала иною и доля у вас и скромное имя —

Ты ведь Византием звался, а ты — пунийскою Бирсой.

(Бирсой назвалась древняя цитадель — акрополь, кремль — Карфагена, заложенный, по легенде, основательницей города царицей Дидоной-Элиссой, не пережившей измены покинувшего ее возлюбленного — троянского героя Энея, считавшегося прародителем римлян).

Возвращавшиеся к карфагенским берегам из своих грабительских набегов (как правило, успешных) вандалы и мавры, щедро сыпавшие золотом в кварталах развлечений африканского «греховного Вавилона», создавали в нем ни с чем не сравнимую атмосферу «вечной эйфории». Пьющие радости жизни жадными глотками, в промежутках между смертельно-опасными авантюрами, они мало отличались в этом отношении от морских разбойников иных времен и стран, как Старого, так и Нового Света.

Гейзерих был доволен этой атмосферой крайней легкомысленности (скажем так) не больше, чем впоследствии — колониальные губернаторы Тортуги, Ямайки или Багамских островов. И потому, пользуясь своими полномочиями самодержца, как-то распорядился снести в Карфагене весь квартал, прилегавший к храму богини Целесты. Это решение, вне всякого сомнение, далось «Зинзириху-риге» нелегко, поскольку во всей его политической деятельности прослеживается четкая тенденция обращать всю силу вандалов вовне, за пределы своей державы, сохраняя в ее пределах, внутри нее, по возможности, мир и спокойствие, не давая своим подданным лишнего повода для недовольства. Однако же полиции сурового царя вандалов, очевидно, несмотря на все старания, не удавалось эффективно прочесать всю паутину древних переулочков и улочек, подвалов, чердаков и тупиков, и потому Гейзерих поступил так же, как, во время Второй мировой потупили германские оккупанты, оказавшиеся не способными эффективно прочесать криминальную зону Марселя и вынужденные поэтому взорвать старинный квартал Ля Голетту, чья сомнительная слава разносилась по всему миру, как когда-то — слава карфагенских «злачных мест»…