Троллейбус без номеров - Александра Чацкая

– Да ладно тебе, – Эрик улыбнулся. – Вырастешь – сама захочешь, чтобы тебя мужчины на руках носили. Тем более ты легкая совсем, отчего бы такую девчонку не понести?

Как только Саша увидела дом Альберта Андреевича, сон моментально слетел с нее, как будто она выпила банку энергетика, на которые мать ей запрещала даже смотреть. Он жил в небольшом, но жутко уютном кирпичном доме, сделанном вручную и покрашенном в синий цвет. На уютной веранде над дверью красовалась деревянная покрашенная детской рукой божья коровка, яблони у дома стояли в цвету, – их аромат кружил голову, а качели, тоже самодельные, скрипели на легком ветерке. В доме загорелся свет и послышались шаркающие шаги.

– Ба, кто это тут у нас, – Поварешка оказалась такой же настоящей, как и сам Альберт Андреевич. – Неужто Революционерка приехала?!

Сухая, низенькая, пожилая, она опиралась на клюку и, пошаркивая, подошла к Саше и обняла ее. От нее приятно пахло лавандой, а огромные очки в роговой оправе делали глаза Поварешки куда больше, чем они были на самом деле.

– Ты не представляешь, как американец-то девчонку ухайдокал. Я прихожу, а она, понимаешь, на ходу спит.

– Пусть поспит, – весело ответила Поварешка. – На часах девять утра, я сама, почитай, только встала. Пусть отдохнет с дороги, а потом поест.

– Не надо меня просыпать! – запротестовала Сашка. – То есть укладывать. А вот от еды я бы не отказалась.

Она покраснела, но желудок поддержал ее жалобным аккомпанементом: с утра она съела разве что шаверму. Когда-то Сашка наедалась такой на целый день, но в последнее время ей хотелось есть все чаще и чаще. Быть может, она, наконец, растет, и скоро вытянется хотя бы до метра шестидесяти, чтобы на физкультуре не стоять в самом конце?

– Ты не переживай, Революционерка, еды на всех хватит, и на тебя, и на Альберта Андреевича, и на американца твоего, – Поварешка всплеснула руками. – А исхудала-то как, Господи ж ты божечки! Кожа да кости! Когда я тебя в последний раз видела, то была всем девкам девка: румяная, с пузиком, а сейчас что? Не ровен час, собаки во дворе подумают, что им кости обглодать принесли!

– Вера, прекрати, – сурово нахмурил брови Альберт Андреевич. – Не смущай Революционерку. Что за манеры? Девчонка, понимаешь, два с половиной часа в душной электричке тряслась, а ты ей еще и хамишь!

– Ничего я ей не хамлю, я правду говорю, – покачала головой Поварешка. – Ну, молодежь, что толку на пороге-то стоять? Проходим, ботинки снимаем, руки моем обязательно – мало ли, кто сейчас в этих самых электричках шляется?! – и за стол. Я борща сварила – самое то после долгой дороги.

Не понимая, что происходит, Саша крутила головой в разные стороны, будто кукла. Оглянувшись на Эрика, она тоже аккуратно сняла кеды и, стесняясь разных носков, зашла внутрь дома.

Внутри пахло травами, едой и немного сыростью, но Саше этот запах нравился: больно ассоциировался с домом. На каменных стенах висели чудом поклеенные старые выцветшие обои, кое-где обои отклеились, и было видно газету «Известия» за девяносто девятый год. Покрашенная в ядовито-коричневый лестница вела наверх, на второй этаж, где играло радио: передавали «Землю в иллюминаторе».

– Не снится нам ни рокот космодрома, – пропел Альберт Андреевич в седые усы. – Ни эта ледяная синева… Революционерка, Музыкант, чего застыли? А ну, давайте за стол! Борщ сам себя не съест, понимаешь!

Саша уселась за криво сколоченный, но прочный и устойчивый стол, на который кокетливо была наброшена аляповатая скатерть в цветочек. Вкусно пахло борщом, и рот Саши наполнился слюной. За окном кто-то закричал – Саша увидела совсем маленькую светлоголовую девочку в сарафане. Девочка побежала к самодельным качелям и, сбросив тапочки, взлетела ввысь, к небесам.

– Аля, сильно не раскачивайся! – прикрикнула на нее Поварешка, продолжая стучать тарелками.

– Ба, почему? Я солнце сделать хочу! – у Али, совсем малышки, не было передних зубов, и она шепелявила.

– Я тебе дам – солнце! Вот родители приедут, и делай, что хошь, хоть солнце, хоть луну! А со мной чтоб качалась, как все! А то ишь, удумала! Все деду расскажу!

– А дед мне разрешил, – обиделась Аля и раскачалась еще сильнее.

– Аля, ничего я не разрешал! Быстро замедлись, а то никакого похода в бассейн! – прикрикнул Альберт Андреевич, и Аля со вздохом шваркнула босыми ногами по земле, замедлив качели.

Эрик и Саша смотрели то друг на друга, то по сторонам, ощущая себя невероятно неловко.

– Никакого сладу нет, – бурчала Поварешка, наливая горячий, только что приготовленный борщ и с грохотом ставя тарелку перед Эриком. – Вишь, знает, что дед ее любит, и веревки из него вьет. Ну ничего, вот позвоню я ее родителям… А ты кушай, Революционерка, кушай, наверное, проголодалась с дороги-то.

Саша, покраснев до корней волос, принялась есть суп – она действительно жутко проголодалась – стараясь посильнее греметь ложкой, чтобы не слышать, как препираются Поварешка и Альберт Андреич. Заметив это, Эрик усмехнулся.

– Ты не шибко переживай из-за них. Сама знаешь, милые бранятся – только тешатся.

– Мама говорит, что когда люди ругаются, это значит, что у них какие-то проблемы, – Саша нахмурилась. – Вон, внучка не слушается, запреты какие-то непонятные. Разве это хорошо?

– А ты посмотри, как они ругаются, – улыбнулся Эрик. – Совсем беззлобно – никакой попытки задеть за живое. Так, небольшой спор. Для стариков это привычно: они воспитаны в другом времени и попросту не знают, как выражать любовь. Смотреть надо не глазами, а сердцем.

Саша доела борщ и откинулась на удобный стул, накрытый вязаной салфеткой. Как ни странно, сонная одурь отступила, и теперь она была готова поговорить с Альбертом Андреевичем. Эрик вышел в сад и задымил сигаретой: он всегда курил после еды, потому что считал, что съеденное так лучше усваивается. Поварешка убрала суп в погреб и пошла на второй этаж – отдыхать, наверное. На уютной кухне остался только Альберт Андреевич, который с видимым удовольствием прихлебывал кофе с молоком.

– Вы, молодежь, не цените время, – пробормотал он, снова ставя на плиту джезву. – Все пьете свою бурду растворимую, понимаешь. А кофе – это, все-таки, одно из лучших изобретений человечества наряду с пивом.

– Я пробовала пиво, и оно не очень вкусное, – робко сказала Саша. Отчего-то она чувствовала жуткую неловкость наедине с Альбертом Андреевичем: хоть они и расстались вполне мирно, ее не покидало ощущение того, что она их бросила.

– Тю, ты просто еще ребенок, Революционерка, – отмахнулся Альберт Андреевич. – Хорошего пива даже не пробовала. Ну, успеется. А теперь рассказывай, что у тебя случилось такого срочного.

– А вы точно не сердитесь, что я ушла? – казалось, когда Саша задала этот вопрос, ей стало гораздо легче. Словно ушло у нее из груди что-то сдавливающее и неприятное.

– Да какой сердиться, – Альберт Андреевич тепло улыбнулся и отцовским жестом потрепал ее по голове. – Разве я сердился, когда Владик ушел? Знал ведь, что к этому все идет. Он, понимаешь, был прямо как ты: маленький, разве что годка на два постарше тебя, шебутной, все пытался понять, откуда доппельгангеры приходят. Я ему говорю, – много будешь знать, скоро состаришься, а он все, не отставал, – мол, расскажите да расскажите. Все ему растолкуй да покажи, – неуемный был ребенок.