Бессменная вахта - Эрнст Омурзакович Басаров

воры, а мелкие пакостники. Особенно под праздники ночью залезут в сарай или кладовку очистят. Известное дело, в сараях продукты хранят, разные соленья-варенья. Вот незваные гости и забирают припасы. Жители роптать стали. Кто-то шкодит, а ты поймать не можешь.

Стал я присматриваться к молодым парням, а что это дело рук подростков, не сомневался. Кто же это все-таки?

Иду как-то ночью, слышу шум у дома. В чем дело? Оказывается, снова сарай обчистили. Причем, самым наглым образом. Взяли детские саночки в соседнем доме, погрузили украденное и увезли. На дороге след от саночек остался. И привел меня этот след к дому уважаемого человека. Как же так, думаю, время далеко за полночь, а сквозь ставни виден свет и музыка играет. Долго открывать не хотели. Наконец, открыли. Оказалось, два молодых лоботряса привезли ворованное к своим подружкам и устроили вечеринку, благо, родителей дома не было.

Дорого обошлось любителям совать нос в чужие сараи, да и подружки, говорят, с тех пор к варенью охладели. Ведь что обидно, украдет такой подлец на рубль, а настроение испортит рабочему человеку на целый год.

Тридцать лет проработал я на небольшой должности, говорит Заячников, все эти годы сознавал, что уполномочен представлять Советскую власть, которую с оружием в руках отвоевывал у врага, дойдя до логова фашистов. Жизнь моя прошла не гладко, но интересно.

После этого памятного дня Павел Гаврилович проработал еще два года. Ему было присвоено звание майора милиции. Вскоре он ушел на заслуженный отдых, но и теперь не теряет связи с милицией, помогает воспитывать молодых сотрудников.

Л. ИЗВЕКОВ,

подполковник милиции

ПЕНСИОНЕР

Петра Петровича Завьялова, подполковника милиции, провожали на пенсию. Сослуживцы произносили прощальные речи, преподносили подарки. А он смущенно улыбался, рассеянно благодарил и с грустью думал о будущем.

Еще сегодня утром он чувствовал себя частью коллектива. Размышлял вместе со всеми о проблемах отдела, а вот сейчас, слушая речи своих товарищей, как-то незримо отошел от них.

Завтра для него начнется новая жизнь. Необычная, непонятная. Тридцать лет работы в органах. Без уголовного розыска он себя не представлял. Правда, со слов товарищей, которые уже несколько лет были на заслуженном отдыхе, на пенсии жить можно. Но как жить, если ты оторван от дела, которому отдавал себя долгие годы? Как жить, если ты и розыск — единое целое?

«Кто ты теперь, Петр Петрович? — грустно иронизировал он. — Прошлое ушло безвозвратно… А будущего пока нет. Только настоящее — проводы на пенсию… Печальная, оказывается, это штука…»

Наступившая тишина прервала размышления Завьялова. Все выжидающе смотрели на него. Он должен сказать несколько слов товарищам по работе. Но нужных и точных слов не было. Они затерялись в гуще нахлынувших чувств.

Завьялов медленно поднялся. Вся его жизнь, со стороны, может быть, и ничем не примечательная, промелькнула перед глазами. Ремесленное училище. Фронт. Уголовный розыск. Вереницы напряженных и беспокойных дней… Сменил бы он эту жизнь на другую? Нет, не сменил бы! И если бы снова довелось прожить ее сначала, то, как ни банально это звучит, он выбрал бы тот же путь.

«Что я могу сказать сидящим здесь людям, — Завьялов переводил взгляд с одного на другого. — Вот напротив сидит Иманбетов. За десять лет совместной работы мы знаем друг о друге все, не раз были в переделках. Дружно работали, как надо… А что я могу сказать Фролову, которого два года, как говорят, водил за руку? Все, что знал, рассказал, все, что можно, показал. Он теперь сам неплохой сыщик, сам любого научит… Садыков, Корольков улыбаются. Вот хорошие парни. Что я скажу им? Говорить дежурные слова не хочу. Но если скажу все, что на сердце, боюсь показаться слезливым стариком».

— Спасибо, ребята, спасибо, — дрогнувшим голосом сказал Завьялов. — Ваша теплота меня растрогала… Я благодарен вам за все… Но, разрешите, я сяду… Сегодня я как-то не в форме.

С работы домой Завьялов почти всегда шел пешком. Такая прогулка, считал он, не только полезна для здоровья, она позволяет оценить работу прошедшего дня, настроиться на дела завтрашние.

И сегодня Петр Петрович медленно шел по любимой аллее. Шел и думал: «Я — пенсионер. Пенсионер. Какое непривычное слово. Что изменилось вокруг? Ничего. По улице так же снуют машины, на скамеечках сидят пожилые люди, у фонтана резвятся дети… Мог бы еще работать. Никто не намекал на возраст… Но сердце, сердце!.. За последние полгода оно дважды предательски обошлось с ним: в самый неподходящий момент, когда работы было невпроворот, уложило его в постель… В первый раз — когда выходил на группу грабителей, а второй — когда задержали мошенника Рыдванова… Хитрющий был пройдоха. Целый месяц ребята из опергруппы не могли доказать его вину… А надо же, на чем сгорел… Действительно, на каждого мудреца довольно простоты».

Осень уже. Завьялов остановился и стал разглядывать пожелтевшие листья клена. Осыпаются. Летит время, летит.

И вот замелькали «пенсионные» дни Завьялова — день за днем, день за днем. Он часто приходил к «своему» клену подумать, повспоминать. Сейчас на дереве уже не было листьев, на ветвях лежал снег.

Пронзительный крик разорвал тишину. Завьялов резко повернулся. По проезжей части дороги бежала маленькая девочка. А на нее стремительно мчался перегруженный дайман, сотрясаясь от экстренного торможения всеми частями механического тела.

Успел ли в этот миг подумать, принять решение Завьялов? Наверное, нет. Он сработал по устоявшемуся правилу, ставшему для него непреложным законом: опасность — немедленное действие. Даже ценой собственной жизни.

И он метнулся к девочке. Поймал ее за капюшон желтенькой курточки и с силой отбросил от надвигающейся мрачной тени.

Боли Завьялов не почувствовал. Только тяжелый удар в бок. И весь мир с яркими осенними красками начал стремительно сжиматься, пока не превратился в одну яркую и жгучую точку.

Сознание к Петру Петровичу возвращалось медленно. Сначала он стал различать звуки. Затем тени превратились в дома, в деревья… Долго не мог понять, почему он здесь, почему вокруг собрались люди.

Ю. ЕРШОВ,

журналист

ПРОФЕССИЯ НА ВСЮ ЖИЗНЬ

Ему вручили повестку. Иван покрутил-повертел ее в руках, с недоумением пожал плечами. «Вроде бы ничего не натворил… Зачем вызывают в милицию?» Отец окатил суровым взглядом:

— Смотри, парень, не играй с огнем. Помни, в какой семье растешь.

Селиверст Спиридонович только в крайних, ответственных, как он считал, случаях напоминал о своей принадлежности к революционному движению. Он гордился этим и не мог допустить, чтобы кто-то бросил тень на боевое прошлое.

Даже приветливая встреча, рукопожатие начальника горотдела не привели Ивана