Лицо отмщения - Владимир Свержин

— Если ты смеешься надо мной, я убью тебя.

— Да уж, что может быть глупее, чем служить гонцом любви?! Монсеньор, я отнюдь не трус, однако дорожу собственной жизнью. Прощайте, и да поможет вам Господь и святые угодники!

— Нет, стой! — Симеон ухватил фрязина за рукав. — Что ты хотел сказать?!

— О нет, не удерживайте меня. — Тот ловко вывернулся и прошипел сквозь зубы. — И вовсе незачем так голосить.

— Прости, я вспылил, — поморщился Гаврас. — Что тебе велено передать?

— Вы, должно быть, знаете, монсеньор, — после минутного колебания почти шепотом заговорил Мултазим Иблис, — что со своей персиянкой севаста порою куда откровеннее, нежели со всеми прочими.

— Да, — кивнул херсонит, — наверное, да.

— Сегодня, когда госпожа Никотея прихорашивалась утром перед зеркалом, она вскользь упомянула Мафраз, что дни ее вольной юности заканчиваются, что вскоре она будет мужней женой и, хотя этот брак так ожидаем всеми, ей грустно осознавать, что она так и не познает радостей любви.

Тогда Мафраз рассказала ей одну из множества своих побасенок о том, как шах Гарун-аль-Рашид с братом гуляли у озера и увидели чудовищного великана, который выходил из водных глубин, неся под мышкой огромный сундук. Гуляющие сочли за благо спрятаться на дереве. Когда великан уснул, из сундука выбралась прекрасная девушка и, увидев среди ветвей дерева мужчин, велела им спуститься и тут же овладеть ею прямо на сундуке. Иначе она угрожала разбудить ужасного мужа. Когда же те насладились ею, и не по разу, блудница заставила их подарить ей по драгоценному перстню. А в ответ на вопрос, зачем ей это было нужно, показала ожерелье из множества разнообразных перстней, сказав, что муж ее страшный ревнивец и это ее так донимает, что она готова отдаться первому встречному, лишь бы досадить ему, и с каждого она берет на память перстень. Госпожа Никотея разгневалась, но… как бы это сказать… не слишком. Она заметила, что подобная разнузданность — грех. Но пока она еще свободна пред Богом, в то время как сердце ее, увы, не свободно.

— Ну же, говори! — Симеон Гаврас схватил фрязина за плечи.

— Помилосердствуйте, а я что делаю? Она с грустью добавила, что с момента чудесного спасения на берегу Понта в сердце ее живет герой, которого она с радостью назвала бы мужем. И еще добавила, что нынче после заката намерена найти тихое местечко на берегу реки, дабы полюбоваться вдали от чужих глаз здешними красотами.

— Это замечательная весть! — Симеон Гаврас щелкнул пальцами. — Если все и впрямь так, как ты говоришь, можешь не сомневаться в щедрости награды. — Он остановился. — Но… почему Мафраз сказала это тебе?

— Я вижу тому несколько причин, хотя могут быть и другие. Во-первых, со мной Мафраз может разговаривать на родном языке, не опасаясь, что ее услышат и поймут. Во-вторых, ни Мафраз, ни ее госпожа не сомневаются, что рассказанная мне вскользь история будет мной верно истолкована и передана адресату. И третье, прошу обратить внимание, именно я стою нынче в карауле у покоев севасты. Надеюсь, у будущего владыки Херсонеса больше нет вопросов?

* * *

Все рынки во всех уголках мира чем-то похожи друг на друга. На одних больше кричат, на других больше крадут. Где-то продают слонов, а где-то — мосек. Но шум толпы и многоголосье везде одинаковы. Чем больше рынок, тем чаще слышится на нем иноземная речь и тем кажется она привычнее для уха как продающих, так и покупающих.

Анджело Майорано протискивался меж торговых рядов, краем глаза осматривая выставленные товары и гораздо внимательнее ища товар совсем иного рода. Годы странствий приучили его никогда не расставаться с широким поясом, заполненным, как стручок горохом, золотыми монетами всех тех стран, где ему довелось побывать. Пару раз эта своеобразная часть одежды спасала ему жизнь в схватках на палубе, порождая легенды, что Мултазим Иблис неуязвим и клинок отскакивает от его тощего брюха.

Сейчас легенды были ему ни к чему, зато монеты должны были пригодиться. Хорошо еще, что недоношенный хорек из Бюро Варваров скрепя сердце, но все же вернул Анджело пояс, понимая, что без золота порученное ему дело не выполнить. Другие бы еще хорошо ему заплатили… Но и на том спасибо.

Наконец взгляд ловца удачи поймал среди множества лиц то, которое он надеялся здесь отыскать. Русоволосая деваха с толстой косой разглядывала прилавок с бусами из речного жемчуга и расшитыми кокошниками, лениво перебирая выставленный товар и кося голубым бесстыжим глазом на прохожих. Анджело Майорано встречал таких «покупательниц» во всех портах, куда залетал «Шершень», да и прочие корабли, на которых ему доводилось ходить. Стоимость приближающегося мужчины немедля высвечивалась в глазах юной девы, порой с точностью до обола.[56]Резво оттолкнув плечом какого-то мужлана, замешкавшегося у прилавка, он подскочил к девице. Фрязин без лишних слов ухватил незнакомку за руку и забормотал страстно:

— Аморе, аморе!

И тут же, словно невзначай, золотой бизант перекатился между его пальцами, появившись и исчезнув, точно по волшебству. Девушка незамедлительно кивнула и пошла сквозь толпу, зазывно маня за собой. Еще минут через двадцать они удобно устроились в густой тени деревьев на высоком берегу Днепра.

Спустя еще полчаса дон Анджело принялся объяснять аманте, что, если та придет сюда к полуночи, он преподнесет ей замечательное одеяние, лучшее из тех, которое сможет найти на этом рынке.

Капитан «Шершня» знал довольно много наречий, однако же на местном языке изъяснялся весьма слабо. Потому назначить очередное свидание оказалось куда труднее, чем добиться взаимности у аппетитной красотки. Кажется, она до конца осознала, чего от нее добивается щедрый иноземец, лишь когда он потащил ее обратно на рынок и, купив у ее на глазах и платье из заморского шелка, и опушенный собольим мехом плащ, начал трясти перед ней, другой рукой указывая на солнце в зените, а затем складывая из пальцев некое подобие небесного полумесяца и неспешно показывая, как он ползет вверх и останавливается на самой макушке Перунова свода. Девушка радостно кивнула и прошептала на ухо любезнику:

— Нынче в полночь, там же.

* * *

Славный рыцарь Божьего воинства Вальтарэ Камдель сидел в гриднице за чарой медовухи, слушая байки седоусого ветерана, сызмальства ходившего под хоругвью Владимира Мономаха еще в ту пору, когда тот сидел князем на Чернигове.

— Да и то сказать, князю-батюшке нашему сам черт ворожит. Какая бы туга-печаль вдруг ни случилась, уйдет он, бывало, в укромную молеленку свою, а мы, значит, станем вкруг да и ждем. Близко подходить до того места, где князь думу свою думает, не велено — голова с плеч. Иногда такое бывало, что и подолгу князя нет, а порою — всего-то ничего. Да только одно верно: как выйдет свет-Володимир да как молвит слово, так по тому слову и бывало. Никак не иначе!

А нам — что. Троице ли он там хвалу возносит али Перуну с присными его, только при нем на Руси и порядок суровый завелся, и братоубийству край положен. И вороги лютые земли наши дальними тропами обходят. А ты говоришь «провидение». Вот оно-то, провидение, самое разнастоящее.