Лицо отмщения - Владимир Свержин

* * *

Киев встречал кортеж севасты колокольным звоном, хлебосольем, празднеством и честным пиром. И все же, как представлялось Джорджу Баренсу, в застолье и увеселениях чувствовалась какая-то поспешность, нервозность, точно весть о прибытии ромейского посольства застала хозяев уже одной ногой за порогом и те спешили уважить высоких гостей и с почетом выпроводить из сеней.

Снедаемый этими мыслями, преподобный Георгий Варнац отправился в Выдубечский монастырь к многомудрому старцу Амвросию, далеко за пределами Киевской Руси известному своей благостью и познаниями в вопросах святой веры… и только очень немногим из Бюро Варваров — совсем иными качествами.

Мессир рыцарь сопровождал святого отца по шумному городу, ибо святость святостью, гостеприимство гостеприимством, но в местах незнакомых, дабы не попасть впросак, лучше держать ухо востро, а руку на эфесе меча. Он остался ждать в широких палатах, специально предназначенных в монастыре для встреч с мирянами, и если бы не закрытая связь, никогда бы не узнал о содержании переговоров.

Нынче отец Амвросий был до крайности суров. Выслушав тайные слова, переданные братом во Христе, он кивнул и предложил Георгию Варнацу сесть.

— Василевс поручил мне тайную миссию, — очень тихо, так, чтобы, реши вдруг кто-то подслушивать, так и удалился бы не солоно хлебавши, начал монах-василианин. — В Константинополе стало известно, что Владимир Мономах готовит большой поход.

— Да, это так, — подтвердил брат Амвросий. — Я уже сообщал об этом катаскопоям.

— Мне поручено не допустить, чтобы этот поход был направлен против Константинова града.

— Что ж, в таком случае вам надлежит как можно скорее возвращаться в столицу и требовать награду. Русичи вовсе не намерены идти к священному городу. Они отправляются за Студеное море, в Бриттию. Есть такая земля в океане Мрака. Крайний берег, доступный человеку.

— Я знаю об этом, брат мой, — прервал его Варнац, — мне даже ведом их язык. Но достоверно ли, что русы намерены идти туда?

— Столь же достоверно, как восход солнца утренней порой. Скажу более того. Первые корабли русов уже направились к месту, откуда будет нанесен удар.

— Ну, слава Господу! — перекрестился Георгий Варнац. — Стало быть, спасен град Константинов!

— Поспешите с этим известием, брат мой, вас, несомненно, ждет высокая награда.

— Я бы и рад, — вздохнул его собеседник, — но то, о чем я уже говорил, лишь часть порученного дела. Мне надлежит склонить Владимира Мономаха, его сыновей и двор к самой верной и крепкой дружбе с нашим государем. Оную надобно скрепить браком племянницы императора Никотеи с первенцем Владимира — Мстиславом. Он ведь нынче овдовел, не правда ли?

— Правда, — кивком подтвердил брат Амвросий, — и срок траура уже истек, но, увы, с этим будет сложней.

— Государь русов все-таки не расположен к союзу с ромеями?

— Я бы не утверждал этого. Да и не в том дело. — Старец Амвросий погладил седую бороду. — Когда б посланный вами гонец не поспел вовремя, вы бы не застали ни Великого князя, ни его двор, ни дружину в Киеве. Все они намерены отправиться к Светлояр-озеру. Должен признаться, мне не удалось вызнать, для чего. Одно могу сказать достоверно: Владимир Мономах спешит так, будто ступает не по земле, а по раскаленным угольям. Вы останетесь ждать его здесь, а когда он воротится назад — одному Богу известно. Может, до морозов, а может, и по снежному пути.

— Неужели же государь русов рискнет оставить столицу на столь долгий срок?

— Риск, прямо скажем, не велик, — тяжело махнул рукой мних. — Ныне, почитай, никто из врагов и думать не посмеет напасть на Киев и его земли, ибо всякому ведомо, едва он войско поведет, как впереди и за спиной у него запылает.

Георгий Варнац удивленно покачал головой.

— То-то и оно, — продолжал Амвросий. — А что это Владимира к Светлояр-озеру тянет — знать бы нам следовало. Чует мое сердце, неспроста он туда идти намерился. А постой-ка, брат мой, — старец хлопнул себя морщинистой рукой по лбу, и глаза его вспыхнули неожиданно молодо, — ты вот сказывал, что по-бриттски разумеешь?

— Разумею, — подтвердил Варнац.

— Вот и славненько, вот и аюшки! — Монах широко улыбнулся. — Меня тут князь Мстистлав намедни просил толмача ему присмотреть. Чем не удача? Вот ты и пойдешь! А заодно речами лестными и всякой хитростью, а где и отвагой — уж как придется, свершай, что тебе поручено. А мне верного человека с тайным словом пришлешь, я, стало быть, кого надо и извещу. Нынче же вечером будь готов, — тоном, не терпящим возражений, объявил брат Амвросий. — А теперь ступай. Устал я больно.

Монах и рыцарь шли от ворот монастыря к коновязи, негромко переговариваясь между собой. Появление знатного посетителя вызвало на паперти немалое оживление. Колченогие, безглазые, в язвах и струпьях нищие тянули изможденные руки, прося у высокородного господина монетку. Камдил бросал им какую-то мелочь, сторонясь, чтобы не подхватить в награду за милосердие кишащих в лохмотьях вшей.

— Благодарю, храбрый витязь! Бог тебя наградит! — Один из убогих бросился ему почти что под ноги, демонстрируя истертый грош, которым судьба в лице заезжего рыцаря щедро его наградила.

Камдил удивленно вскинул бровь. Как ему казалось, этому нищему он еще ничего не давал. Вдруг прямо на глазах удивленного воина истертая медяшка блеснула золотым отливом, демонстрируя иерусалимский крест на солиде Готфрида Буйонского.

— В харчевне у Золотых Ворот, как стемнеет, — пробормотал, закашлявшись, калека, опираясь на сучковатый костыль. — Deus vult![52]

Любовь зла, и многие козлы этим пользуются.

Бородатая истина

Князь Мстислав глядел на застенчиво потупившую очи девушку, не отводя глаз. Воистину, будь он государь ромеев, не стал бы отпускать от себя столь дивную прелестницу. Впрочем, как он прекрасно осознавал в эти мгновения, пожелай девица что-либо, хоть звезду с неба, хоть перо жар-птицы, и он бы жизнь положил, дабы исполнить ее прихоть.

Невзирая на все усилия отца Амвросия, Мстислав был мало сведущ в ромейском наречии. Он мог прочесть слова Писания, мог назубок отбарабанить вопросы и ответы Четьих миней,[53]но понимать живую речь заморских гостей было затруднительно. Однако толмачу в монашеском одеянии князь внимал лишь вполуха, слушая нежный голос синеокой красавицы, и с замиранием сердца наблюдая, как время от времени взлетают мотыльками ее длинные ресницы. Гостья, казалось, источала аромат диковинных цветов, дурманящий и в то же время наполняющий кровь необычайной живостью и желанием.

Как ни диковинна была для князя затея племянницы цареградского василевса объездить самолично все места, где истинно чтут Сына Божия, Мстиславу она казалась настоящим знаком небес, своего рода вышним благословением.