Дар юной княжны - Лариса Шкатула

— Моя, — помрачнев, кивнул тот. — Так ведь царапается, точно дикая кошка.

И, сверкнув глазами, добавил восхищенно:

— Ах, какая кошка!

Черный Паша усмехнулся и в который раз подивился: вроде, неплохой мужик Бабник, все при нем: и сила, и стать, а поди ж ты, не нравится бабам. То есть какая, может, и счастлива была бы его вниманием, так ведь этот по себе не ищет! Нравятся ему женщины все больше гордые, неуступчивые, такие, что себе цену знают. Черный Паша проследил за горящим взглядом Бабника. Понятно, кого выбрал! Сейчас, небось, просить будет…

— Слышь, Паша, будь другом, а?

— Ты же знаешь, Гошка, не мной придумано, сами решали. Сколько за неё Исмаил-бей отвалит… А это, если помнишь, деньги общие…

— Знаю. Я заплачу, сколько скажете! Все, что у меня есть, отдам! Назови цену.

От возбуждения Бабник чуть из сапог не выпрыгивал. Черный Паша видел его всяким, но готовым отдать все? За бабу? Да что же это там такое особенное? Он и сам себе не признавался, что медлит как следует рассмотреть третью пленницу. Ту, которую так вожделеет Бабник.

— Ну-ка, вытащи её на свет божий, поглядим, что за жар-птица тебя разума лишила?

Атаман контрабандистов ещё ничего не решил, но Бабник истолковал его слова в свою пользу и кинулся вытаскивать Катерину из повозки. А Черный Паша с изумлением почувствовал, что у него забилось сердце. Сердце? Разве не превратилось оно в камень давным-давно? Он ещё не разглядел её всю, а уже, будто в весеннем вихре лепестки яблонь, кружились в его голове детали: выбившаяся из-под платка прядь, тонкая лодыжка, грудь в разорванной рубашке. И отчего-то он знал (предчувствовал?): это ОНА. И все медлил, медлил, как будто можно отсрочить судьбу. Так смертник ждет и боится встречи со своим палачом.

Ее поставили на ноги. С бледного красивого лица ненавидяще глянули черные глаза. Очи. И он понял, что не ошибся. "Вы сгубили меня, очи черные, очи черные, непокорные!" — всплыло навязчивым припевом. Кажется, так пели одесские цыгане?

"Ой, пропала ты, Катерина, ой, лышенько, недолго любила ты матроса своего, ой, коротко счастье женское!" — так причитала она про себя, сердцем чувствуя в стоящем перед нею черном человеке свою судьбу, нежеланную, нежданную, но неотвратимую, как смерть.

Что-то враз надломилось в ней. Она стояла, молчала и горестно качала головой в такт своим мыслям; "Пропала ты, Катя, пропала!"

Не видел бедный Герасим, лежа в повозке беспомощный, униженный, как два мужика, два самца, будто на базаре, разглядывают, раздевают глазами его любимую. Но вот, насмотревшись на Катерину, соперники встретились взглядами и поняли: отныне они враги.

— Я первый её заметил, — недвусмысленно трогая висящий у пояса кинжал, сказал Бабник.

— Ну и что же? — оскалил зубы Черный Паша, кивая на свой шестизарядный Смит-Вессон. И расхохотался. Неожиданно громко и зло.

— Ты чего? — попятился от него Бабник. Но Черный Паша, не глядя в его сторону, уже приказывал:

— Эту, — он кивнул на Катерину, — ко мне в дом, да свяжите покрепче, уж больно ценная добыча!

Батя хихикнул.

— Тебе смешно? — посуровел атаман.

— Да нет, это я так… Она же, стерва, Перца подстрелила.

Перец, тот самый, что правил цирковой кибиткой, отвернулся, демонстрируя равнодушие. Он точно знал — сочувствия не дождется.

— Пусть не подставляется, — отмахнулся Черный Паша и, заставляя себя не думать пока о НЕЙ, скомандовал: — Теперь давайте остальных.

Первым вытащили Герасима. Батя развязал ему ноги, чтобы атлет мог самостоятельно вылезти из повозки.

Первой, что он увидел, была любимая, которую двое контрабандистов уводили в дом.

— Катя! — рванулся он ей вслед.

— Попрощайся со своей Катей навек! — буркнул Бабник, заодно подыгрывая Паше в тщетной надежде, что тот в последний момент передумает. — Теперь о ней другие позаботятся.

Злость и обреченность придали Герасиму силы. Он изловчился и ногой ударил Бабника в пах. Тот дико взвыл и упал, катаясь по земле. Стоявший рядом Батя мгновенно среагировал: как на животное накинул на Герасима аркан, свалил и в считанные секунды связал атлету ноги, а когда услышал в свой адрес соленое словцо, заткнул рот, приговаривая:

— Ай, как нехорошо ругаться! А если женщины услышат?

— Что ж вы ему сразу ноги не связали? — спросил Черный Паша, втайне довольный, что с Бабником рассчитались без его участия.

— Что же, мне его на руках носить, такого бугая? — возмутился Батя.

Атаман подошел к лежащему на земле Герасиму.

— Она — жена тебе, или так, невенчанные, жили?

Герасим подчеркнуто демонстративно отвернул голову в сторону. "Этот против меня мощнее будет, — подумал Черный Паша, ревниво разглядывая лежащего перед ним пленника. — Телом. Только в нашем мужском деле не это главное". А вслух сказал:

— Прав Батя, ты действительно бугай.

И еле успел перехватить занесенную над пленником руку Бабника с кинжалом, который очухался от удара и теперь жаждал расквитаться.

— Ты что, Гошка, такой товар хочешь испортить? Наш друг Исмаил-бей давно заказывал: чтоб большой, чтоб сильный.

— Да он же меня самого чуть евнухом не сделал!

— Недосмотр, — согласился Черный Паша. — Батя ноги не связал. Вот с него и получишь за ущерб.

Бабник с силой ударил ногой Герасима. Батя оттолкнул его в сторону.

— Я не бью лежачего. И другим не даю. — Он вынул из кармана золотой крестик с изумрудами, снятый с шеи Ольги — и когда успел? — протянул Бабнику. — Это тебя утешит?

Бабник отбросил руку Бати; мысль о Катерине не давала ему покоя. Черный Паша, никогда не нарушавший их правила, впервые преступил собственный кодекс чести: оставил себе добычу, отнятую у товарища! Между тем атаман приказал Бабнику:

— Завтра повезешь его и остальных пленников в Стамбул. Погода должна быть. хорошая.

— Атаман, а как же…

— А никак. Ты слышал? Езжай, готовь судно к отплытию.

Несколько секунд между ними длилась молчаливая дуэль. Бабник не выдержал и первым опустил глаза.

— То-то! — загадочно сказал Черный Паша. Бабник стиснул зубы. "Ничего, атаман, будет и на нашей улице праздник!" — в бешенстве подумал он, с разбегу вскочил на коня и умчался в камыши. Следующим из повозки вытащили Альку.

— А мальчишку зачем связали? — удивился Черный Паша.

— Шустрый больно, — объяснил Батя, — а скачет, ну чисто заяц! Они ж циркачи. Еще сбегет!

— Да он забоялся! — огрызнулся Алька. — Я его головой в живот саданул.

И ехидно осведомился у Бати:

— Не болит животик-то?