Ярость и рассвет - Рене Ахдие

Сверлящее чувство осознания начало давить ее сердце.

– Халид, что, если…

– Нет. Не произноси того, что ты собираешься спросить. – Его голос был резким, и в нем слышалось предупреждение.

Сердце Шарзад спотыкалось у нее в груди, подстраивая пульс под новообретенный страх.

– То есть ты даже не рассматривал…

– Нет. Я не буду рассматривать такой вариант. – Он протянул к ней обе руки, обрамляя ее подбородок своими ладонями. – Не существует ситуации, в которой я бы рассматривал это.

Она покачала головой, хотя ее плечи дрожали и ногти впились в ладони.

– Ты смешон, ибн аль-Рашид. Я всего лишь одна девочка. Ты халиф Хорасана, и ты в ответе за королевство.

– Если ты всего лишь одна девочка, то я просто один мальчик.

Шарзад закрыла глаза, не в силах выдержать ожесточенный свет в его взгляде.

– Ты слышала, что я сказал, Шарзад аль-Хайзуран?

Когда она ничего не ответила, то почувствовала, как его губы легко коснулись ее лба.

– Посмотри на меня, – сказал Халид так мягко, что его голос растекся по ее коже теплыми заверениями и прохладным отчаянием.

Она открыла глаза.

Он прижался лбом к ее лбу.

– Просто один мальчик и одна девочка.

Шарзад выдавила из себя болезненную улыбку.

– Если это так, то мне больше нечего просить у небес.

Халид положил ее спиной на подушку и обнял. Она прижалась щекой к его груди.

И они держали друг друга, не двигаясь, пока серебряный рассвет разливался по горизонту.

Халид изучал планы, разложенные перед ним на столе.

Новая система акведуков, поставляющая пресную воду из ближайшего озера в подземные цистерны города, была дорогостоящим и долгим делом. Поэтому и по множеству других причин его советники высказывались против такого предприятия.

Это было понятно.

Поскольку их не беспокоила надвигающаяся засуха.

Халид пробежался рукой по пергаменту, изучая тщательно выведенные линии и кропотливые надписи лучших ученых и инженеров Рея.

Такие великие умы были в его распоряжении. Такой обширный разум под кончиками его пальцев.

Он был халифом Хорасана. Предполагаемым царем царей. Он командовал выдающимся войском и на протяжении двенадцати лет тренировался с одними из лучших воинов в королевстве. Двенадцать лет провел, оттачивая свое мастерство, чтобы стать одним из лучших фехтовальщиков Рея. Многие считали его также хорошим стратегом.

Тем не менее со всеми этими видимыми достоинствами он все еще был не в силах защитить то, что являлось для него важным…

Его народ.

Его королеву.

Он не мог объединить два этих понятия. Не без жертвы, выходящей за пределы допустимого.

Халид размышлял о последствиях такого эгоистичного поведения. Как будет истолковано его нежелание пожертвовать жизнью одной девушки ради множества других? Как его могут осудить?

Многие молодые девушки уже отдали свои жизни проклятию. Погибли из-за неспособности Халида заметить глубокие страдания его первой жены. Его нежелания ухаживать за ней.

Какое право он имел решать, чья жизнь была более ценной? Кто он такой, в конце-то концов?

Восемнадцатилетний король-мальчишка. Холодный, бесчувственный ублюдок.

Монстр.

Халид закрыл глаза. Его руки над пергаментом сжались в кулаки.

Он больше не позволит капризам одного убитого горем безумца диктовать ему, что делать.

Он примет решение. Даже если оно будет чудовищно эгоистичным. Даже если за это его осудят и покарают на веки вечные.

Он никогда снова не станет человеком, которому безразлично. Он будет бороться, чтобы защитить то, что ему дорого, любой ценой.

Спасти то единственное, что имело самое большое значение.

Халид подписал указ о начале строительства новой системы акведуков. Он отложил его в сторону и приступил к следующему пункту повестки дня. Халиф изучал документ, как вдруг дверь в беседку распахнулась без какого-либо предупреждения и его брат ворвался внутрь.

Брови Халида приподнялись при виде такого бесцеремонного поведения. Когда за ним через секунду показался его дядя с еще более мрачным выражением лица, чем обычно, Халид вздохнул и откинулся на подушки.

На лице Джалала была… написана тревога.

– Я полагаю, это что-то важное. – Халид сфокусировал внимание на своем двоюродном брате.

Когда Джалал не ответил, Халид выпрямился.

– Сеид, – начал его дядя.

– Этому должно быть объяснение. – Голос Джалала дрожал, а костяшки пальцев, сжимающие потрепанный свиток в левой руке, побелели.

– Джалал-джан…

– Пожалуйста, отец, – прохрипел Джалал через плечо. – Позволь мне сказать!

Халид встал:

– О чем вы говорите?

– Обещай мне, что дашь ей шанс все объяснить. Я знаю, ты всегда держишь слово. Пообещай мне.

– Дай ему отчет. – Его дядя с уставшим выражением лица, но решительно сжатыми зубами подошел ближе к Джалалу.

– Нет, пока он не пообещает. – Настойчивость капитана аль-Хури граничила с маниакальной.

Халид вышел из-за стола, его осанка была жесткой.

– Я ничего не пообещаю, пока ты не скажешь мне, о чем речь.

Джалал колебался.

– Капитан аль-Хури?

– Шази… и тот мальчишка. – Он говорил надломленным шепотом.

Халид почувствовал ледяную хватку на своем горле. Но все же он протянул твердую руку.

– Дай мне отчет.

– Пообещай мне, Халид.

– Я не могу понять, почему ты думаешь, что я должен тебе что-то обещать для нее. – Его голос был непоколебимым, несмотря на леденящие тиски, сжимающие горло.

– Тогда пообещай ей.

– То, что я обещаю Шарзад, тебя не касается. Дай мне отчет.

Джалал медленно выдохнул, перед тем как передать ему свиток. Когда Халид развернул его, мрачная тяжесть поселилась у него в груди, будто предзнаменование рока, ищущее длительного пристанища.

Он посмотрел на донесение. Слова отпечатались в дальнем углу его разума. Глаза Халида снова перенеслись к началу пергамента.

И снова.

– Мне жаль, Халид-джан. – Его дядя был добр. – Так жаль. Даже я начал верить – хотел верить, – что она является чем-то бо́льшим.

Джалал покачал головой и подошел к Халиду.