Командир особого взвода - Вадим Шарапов

Нефедов хмыкнул.

– Для кого закончилась, – сказал он, невольно дотронувшись до шрама на щеке, – а для кого и нет.

– Для всех закончилась! – Иванцов достал изгрызенный янтарный мундштук, зарядил его сигаретой. – И ты не исключение.

– Я – исключение, – Нефедов сумрачно посмотрел в глаза генералу, без напряжения выдержал посуровевший вгляд, зрачки в зрачки, – и мои люди тоже такие же.

– Люди… нелюди… – генерал резко пододвинул стул, сел, уперся локтями в карту. – Хватит, старшина! Ты уже давно не хуже меня во всем этом разбираешься! Пользуешься тем, что я тебя не могу спросить, не жмут ли погоны. Потому что и снимать у тебя нечего, да и не за что… пока. Слушай внимательно, Нефедов. Война – кончилась.

– Это я знаю. Демобилизация идет вовсю. Только нас она, как я понимаю, не касается, верно, товарищ генерал? О каком тогда конце речь?

Генерал досадливо крякнул, затушил окурок в бронзовой пепельнице, изображающей лапоть.

– Вот же… Что мне с тобой делать, Степан? Все правильно ты говоришь. Только не с той стороны. Твой взвод – это, как ты понимаешь, настолько ценная боевая часть, что распускать ее пока никто не собирается. Таких частей у нас – раз, два и обчелся, но ни у кого нет подобного боевого опыта, как у особого взвода номер три.

Нефедов вздернул бровь. Он впервые слышал про номер.

– Три? – переспросил он. – А первые два где?

– Это, брат, нам с тобой знать не нужно. Нету их. Сгинули. Первый – еще до войны. Больше ничего не скажу, да и не об этом речь. – Иванцов шумно выдохнул, потер щеки ладонями. – Устал я. Выспаться бы, а? Слушай дальше. Ждет тебя, красавец писаный, дальняя дорога… На Енисей, в тайгу.

– А ручку позолотят мне там? Знакомые места, – Нефедов закурил.

– Знакомые, да не совсем. Смотри на карту.

Оба склонились над бумагой.

– Здесь все и будет, – Иванцов ткнул пальцем в карту. – Над Енисеем. Стране нужна атомная энергия, Степан.

– Ясно, – старшина отвел равнодушный взгляд от карты. Он накрепко запомнил все топографические цифры, изгибы Енисея, метки высот и теперь укладывал их в памяти: аккуратно, точно в свой потертый планшет. Остальное было не его делом. – Какова наша задача?

– Прыткий какой, ты смотри… Это место там называют Гора. И там, что бы ни случилось, будет построен комбинат. Секретный комбинат, Степан, – генерал нажал голосом на слово «секретный».

– Мало ли у нас секретов? – Нефедов пожал плечами. Иванцов устало посмотрел на карту.

– Немало… Только тут другое. Именно на этой Горе или в ее окрестностях три месяца назад оборвалась связь с особым взводом номер два.

Когда он отвел глаза от стола, перед ним сидел будто бы другой человек. Старшина прищурился и глядел на генерала своим обычным, холодным и цепким взглядом, в котором не было ничего человеческого. Такой взгляд бывает у хорошего стрелка, перед тем как пуля из ствола винтовки безошибочно находит цель. Живую цель.

– Всех не возьму, – сказал он, – пусть люди отдохнут. А Сашке Конюхову и вовсе на свадьбу пора.

– Так-то лучше, – генерал закурил снова.

* * *

– Ласс.

Слово было произнесено шепотом, одним шевелением губ. Вокруг не было никого – но несколько мгновений спустя из тьмы, которую ручной фонарик располосовал желтым конусом света, вперед шагнула фигура. Остановилась на самой границе света и тьмы. Тихо брякнули костяные амулеты, намеренно сжатые в ладони. Нефедов выключил фонарик.

– Старший…

Еле слышное шипение в голосе ясно показывало, что рядом стоит альв. Но старшина и так знал, кто перед ним.

– Ласс… – он помолчал и перешел на язык, знакомый с детства, потому что найти в русском нужные интонации было трудно. – Приказывать не хочу и не буду. Людская война кончилась. Ты сам знаешь, что договор с альвами почти утратил силу, теперь вы не обязаны нам помогать. Альвы честно сражались рядом с нами, теперь ваши земли в неприкосновенности. Ты знаешь это.

– Знаю, Старший.

– Кланы приняли назад своих бойцов, они дали им новые имена и новые ли’рраат антоли[20]. Теперь больше нет того, что связывало кланы и людей. Ты знаешь это.

– Знаю, Старший.

– Моя война всегда со мной. Она поцеловала меня в губы, Младший, и теперь не уйдет. Я не желаю приказывать. И не могу просить. Я просто спрашиваю. Ты – уйдешь?

Ласс молчал. Он молчал минуту или две. Потом черная тень на границе света и тьмы чуть шевельнулась.

– Я – стир’кьялли, Старший. Ты спрашиваешь зря.

Из темноты выступили еще двое. Тэссер и Тар’Наль, альвы-снайперы. Нефедов уже давно видел, как изменились тени, но молчал, никак не показывая это. Теперь посмотрел на каждого, качнул головой.

– Мы все стир’кьялли, – сказал Тэссер. – У нас нет другого пути, мы присягали тебе на кости, железе и крови…

– Я освобождаю вас от присяги, – ответил старшина. Он нагнулся, взял щепоть земли из-под ног. Потом медленно снял с шеи костяной оберег на тонком кожаном шнуре, положил в ладонь поверх земли. Свободной рукой вынул из ножен финку и полоснул чуть выше, по бугру около большого пальца. Кровь потекла в ладонь, согнутую ковшиком.

– Железо отворяет кровь. Кровь обмывает кость. Кость ложится в землю. Земля впитает кровь. Кровь источит железо, – он резко сжал пальцы и сломал оберег, превратив его в горсть костяных осколков. Ледяной ветер ударил ему в лицо, ладонь онемела, точно на сильном морозе. Альвы молча смотрели, как из кулака по запястью текут черные струйки, переплетаясь и застывая. Ласс шагнул вперед и положил свои пальцы на кулак старшины.

– Ты освободил меня от присяги. Я себя от присяги не освобождал. Мы все пойдем рядом с тобой.

Трое кивнули, отступили в тень, растворились во мраке, словно их и не было.

– Ран’стал, тэллэс…[21] – сказал им вслед Нефедов. – Спасибо.

* * *

– Что глядишь туда? – спросил у старшины старик Родионыч. – Плохое место, сынок.

– Гляжу, потому что мои все это время там были, на берегу, – Нефедов не хотел темнить, да и незачем было, – я их еще вчера туда отправил. А сейчас они возвращаются.

– Ох ты… – проворчал старый шахтер. – На том берегу? Да как же они… А почем знаешь, что возвращаются?

– Потому что они уже здесь, – Степан ткнул пальцем за край обрыва, – я их чую.

Родионыч хотел что-то сказать, но окурок вывалился у него из пальцев, когда, будто из ниоткуда, у крыльца появились двое. Мокрая, блестящая от воды кожаная одежда плотно облегала узкие тела, стянутые ремешками капюшоны оставляли открытыми только глаза. Нечеловеческие, угольно-черные, без белков – точно дыры, пробитые вглубь черепа.