Командир особого взвода - Вадим Шарапов

– Не человек, конечно. Но кремень, эт-то точно, – ехидно вставил Нефедов.

Казимир отмахнулся и продолжал:

– Он мне дал средство одно, старинный рецепт нашей семьи. А потом обмолвился: «Знаешь, Казик, солнечного света ты не боишься. Так, может, сам поймешь, что бояться какого-то металла тебе попросту глупо?» Вот так я и понял, что все дело во мне, а вовсе даже не в серебре. Долго объяснять, как сам себя переламывал… Теперь привыкаю. Раны сразу прошли, шрамов нет, но вот с зубами получилось не очень – новые после бункера так не выросли. И я подумал – значит, так тому и быть.

– Ишь ты! Сначала тащишь в рот всякую гадость из Врат Л’Йенг, а потом хочешь, чтобы с клыками все было чика-в-чику? – непритворно изумился Нефедов, который изо всех сил делал вид, что не слушает и вообще – просто любуется природой, глядя на обгоревшие проплешины сопок.

Тхоржевский попытался было испепелить старшину взглядом, но тут Настя рассмеялась – звонко и весело.

– Мужики, мужики… Смешные вы. Да, товарищ старшина, вы тоже смешной, и не хмурьтесь, не испугаюсь все равно!

– А я чего? – пожал плечами Степан. – Я не страшный.

Умбра-Два пошла с ними – не спрашивая, зачем. Просто поглядела на старшину, который молча и серьезно кивнул в ответ.

Ночь заволокла тучами небо. Нефедов рассматривал развалины, и, кривясь от отвращения, катал во рту желатиновую капсулу – холодную, растекающуюся жидким и горьким льдом во рту. Губы немели, зато все ярче расцветал яркий оранжевый рисунок на земле – круги, сложные завитки и ломаные начертания букв, окружавшие старую батарею.

– Здесь так просто не пройти, – шепнул он во тьму.

И тьма послушно донесла обратно ответ:

– Значит, постараемся.

– Надо постараться. Времени у нас нет.

Степан знал, что это, правда, где-то внизу, в оставшихся целыми коридорах и подвалах казематов, готовился убийственной силы ритуал, который должен был намертво закрыть целый район, замкнуть его в кольцо почти непробиваемого заклятья. Но как раз это было, в общем-то, неважно. Японцев ведь почти добили, и что толку от того, что какие-то онмеджи будут огрызаться еще неделю или две? Наступать они не смогут все равно – нечем им наступать, здесь не дивизия, и даже не батальон. Кололи и не такие орехи. Нефедов вспомнил Кенигсберг и дернул головой, отгоняя непрошеные мысли. Взвод делал это десятки раз – почти привычка, очищенная от всего лишнего.

Но если бы только это… Плохо было другое – для такого ритуала всегда нужны жертвы. Чем больше – тем крепче охранное Слово, тем тяжелее потом пробить защиту. А совсем худо было вот что: старшина хорошо знал, кого принесут в жертву. Альвы. Попавшие в плен к врагу – раненые, ослабевшие, измученные. Сами они не выберутся, об этом не зря предупреждал родич. Значит, выбора нет никакого. Где же Ласс? Нет. Сейчас не время гадать.

– Сильная штука. Зубы ноют от этих рисунков, – шепот Казимира раздался словно бы прямо в голове у Нефедова.

– Хорошо, что не жмут, – буркнул он в ответ.

– Шуточки у тебя, Степан Матвеевич…

– Все, оставить трёп. Надо идти.

И они пошли.

* * *

Ночью в парке было тихо и совсем хорошо – как будто и не было рядом никакого большого города. Только ворочалось и негромко шумело внизу море, качавшее на волнах огоньки какого-то судна вдалеке от берега.

– Ничего себе – «немножко пройтись»!

– А что? Для нас с тобой – пара пустяков.

– Как же тут славно, – тихо проговорила жена Казимира, трогая рукой ствол. – Это ведь магнолия?

– Да. Постарался садовник Кебах, оставил по себе память…

За листвой, на фоне темного крымского неба, чернели башенки и резные минареты Воронцовского дворца.

– Где она? – спросила Настя.

– Иди за мной, – усмехнулся ее муж, – свет мой ясный.

– Только при луне ты мне всякие нежности и говоришь! – притворно нахмурилась его спутница, опираясь на руку старика.

Они подошли к широкой лестнице. Казимир Тхоржевский остановился и показал на одного из мраморных львов – самого нижнего слева, спящего с грустной мордой.

– Здесь.

– Ты с ума сошел? – удивленно спросила жена. – Прямо здесь, на Львиной террасе? На виду у всех туристов?

– Знаешь, милая, как говорил Эдгар По? Лучше всего прятать лист в лесу…

– Ну да… Тогда, если следовать логике мистера По, тебе нужно было спрятать это в подвалах Массандры.

– Вот черт, – пораженно почесал затылок Казимир. – Точно. А ведь я не догадался!

– И слава богу. Там бы мы целый год искали.

Они подошли к постаменту, и Настя похлопала спящего льва по лапе.

– Привет, львище!

– Пусть спит, – улыбнулся Казимир. Он ловко пробежался пальцами по белому мрамору сзади на постаменте, что-то нажал несколько раз. Скрежетнул камень, и в мраморной плите открылась узкая ниша.

– Да, большим затейником был маэстро Бонанни. Всех львов доверил ученикам и подмастерьям, и только этого высек сам, своими руками.

– Скорее… – чуть слышно попросила Настя. – Скорее.

Тхоржевский сунул руку в нишу, его спина напряглась.

– Ага…

Он выпрямился. В его руке была темная, покрытая пылью бутылка.

* * *

…Нефедов рванулся, уже понимая, что не успевает – не хватило совсем чуть-чуть, самой малости, какого-то мгновения. Движения замедлялись, растягивались, точно в вязкой патоке. Ближайший онмеджи – сухой, желтый, скрюченный будто какой-то болезнью – что-то крикнул, его рука прочертила в воздухе дымный, тающий след. Вокруг захрустело, будто в воздухе ломались какие-то невидимые льдинки. Старшина почувствовал, как перехватила горло жестокая сила, не давая вдохнуть. А ведь почти дошли…

Кто-то отшвырнул его назад, как щенка. Степан со всего размаха приложился головой об кирпичную стену, вытянул руку, чтобы уцепиться покрепче – и увидел, как покрывается морщинами кожа, как истончается кисть руки, а пальцы становятся по-стариковски узловатыми. «Что за…?» – мысль не успела даже закончиться. Сухопарый онмеджи вскрикнул утробно – и взорвался, распадаясь в воздухе и заливая все вокруг кровавым дождем. Пленники, лежащие в начерченном круге, не пошевелились, но их разметало к стенам каземата, как поленья. А в самом центре стояли, ухватившись друг за друга так, что не оторвать, Казимир Тхоржевский и Настя Левандовская. В них били копья багрового света, и оба они – Умбра-Один и Умбра-Два – стремительно старели. Седели волосы на головах, истончалась кожа, заострялись лица. Казимир вытянул руку вперед, хищно скрючив пальцы. В ладони бился, разрастаясь, черно-красный клубок.

– Не… удержу… – почти простонал он.

Нефедов судорожно тряхнул головой, краем взгляда увидел, что рука в порядке – почудилось, что ли? Начал вставать, но непослушные ноги только скребли каблуками сапог каменный пол. Он зарычал от бессилия.