Церемонии - Т.Э.Д. Клайн

* * *

Если бы Рошель отказалась от второго стакана вина и остатка косяка, то заметила бы, что замок на двери подъезда сломан во второй раз за неделю. Дверь распахнулась, когда девушка на нее облокотилась, и захлопнулась у нее за спиной; по облицованному плиткой коридору разнеслось эхо металлического гула. Внутри стало темнее, чем раньше. Прежде в дальнем конце коридора было на пару лампочек больше, но их, наверное, кто-нибудь украл, и теперь проход к лифту скрывался в тени.

Но было уже поздно, и Рошель не могла и не хотела думать о том, что бы это могло значить. Оставив за дверью уличную тьму, она нетвердым шагом пошла к лифту.

Она чувствовала себя обманутой. Бадди так и не появился, и девушка не смогла до него дозвониться. Вечеринка прошла довольно весело и без него, Рошель знала почти всех участников и дала свой номер одному из хозяйских приятелей, который пялился на нее весь вечер, а ближе к концу подошел поболтать. Но потом, уже в такси, ее снова одолели грусть и смутное ощущение предательства. Кэрол уехала на выходные, вся в восторге по поводу какого-то парня, с которым даже не спала, и впервые за много месяцев квартира была в полном их с Бадди распоряжении; не пришлось бы терпеть завистливое одиночество Кэрол и заниматься любовью тайком, чтобы ее не потревожить. Но в итоге Рошель возвращалась домой одна. Ночь пропала даром.

Уличный фонарь у двери здания не работал уже почти неделю. Луна давно скрылась за крышами. Под действием алкоголя девушка дала водителю слишком щедрые чаевые и ударилась коленом, когда выбиралась из машины. Теперь она остановилась посреди коридора и потерла ушибленное место, потом слепо пошла вперед. Что-то внутри нее сжалось при мысли о ждущих наверху темных и тихих комнатах и пустом месте на постели рядом с ней.

Повернув к лифту, Рошель чуть не упала, споткнувшись о сваленный у дальней стены и почти невидимый в тени сверток тряпья. Девушка беззвучно выругалась. Как только наберется достаточно денег, она съедет из этой дыры. Хватит с нее заваленных мусором коридоров.

Но когда перед Рошель открылась исцарапанная металлическая дверь лифта, сверток поднялся и вошел следом за ней.

Трезвея, девушка обернулась и обнаружила рядом с собой тощую сморщенную старуху, грязную и сгорбленную настолько, что ее спина сгибалась почти пополам. Она стояла отвернувшись, как будто из уважения или от страха, но в свете единственной голой лампочки Рошель смогла разглядеть копну свалявшихся волос, глубокие морщины, пятна на коже и сжатые как в молитве пухлые розовые ручки. Они показались девушке особенно неприятными.

Нажав кнопку своего этажа, она отодвинулась подальше. Металлическая дверь скользнула на место.

– Вы здесь живете? – услышала Рошель собственный голос. В тесном пространстве ее тон казался грубым.

Старуха не ответила. Но когда кабина начала двигаться, под лохмотьями что-то зашевелилось.

– Я к вам обращаюсь! – резко прикрикнула Рошель. – Если вы здесь не живете…

У нее перехватило дыхание. Существо повернулось к ней и начало распрямляться. Лампочка под потолком погасла с едва слышным хлопком. В наступившей темноте раздался единственный отчаянный вскрик. Потом на горле девушки сомкнулись пухлые розовые ручки.

* * *

Ночь была наполнена стрекотанием сверчков – громадная машина жизни продолжала свою бесконечную, бездумную работу. Над травой сияли светляки. Летучие мыши порхали под карнизами амбара. Ветви яблони перед кухонными окнами ярко светились на фоне темноты.

Фрайерс печально поглядел на небо, запоздало гадая, не следовало ли предложить Кэрол прогуляться. Но время казалось неподходящим. Ночь была темной и неприветливой, луна практически скрылась за облаками. И потом, этот предлог был слишком очевидным; Джереми выглядел бы полным дураком, если бы девушка отказалась.

Нет, он не мог ничего сделать или сказать, чтобы выманить ее наружу. По крайней мере, не при Поротах. Любая попытка выглядела бы слишком жалко.

Мрачно вспоминая снисходительный поцелуйчик, которым Кэрол одарила его на прощание, Фрайерс убрел в свою комнату.

Даже не предполагал, что буду этим вечером что-то писать. Наверное, я воображал, что Кэрол будет здесь, рядом со мной всю ночь… Но она сейчас в доме, готовится отойти ко сну праведных в этой ужасной комнатушке, а я сижу здесь один, корябаю что-то в дневнике в надежде забыться в сомнительном утешении прозы.

Я, наверное, сам виноват. Ей, скорее всего, неудобно было проявлять чувства на глазах у Поротов, а я недостаточно ее поддерживал. И, может, она действительно устала…

Мне следовало быть настойчивее. Не веди я себя как чертов джентльмен, она сейчас была бы здесь. А завтра ей нужно возвращаться в город!

Теперь у меня еще и разболелась голова, наверняка из-за этого вина от Рози.

Черт.

Фрайерс выместил злость на насекомых. Полчаса он обходил комнату с баллончиком инсектицида в поисках жертв.

И нашел немало. Сколько бы раз он ни заглядывал в какой-нибудь угол, на потолок, в щели вокруг оконных рам или под подоконником, всегда находилось что-нибудь новенькое. От насекомых просто спасу не было.

Каждый раз, углядев очередного незваного гостя, Фрайерс поливал его струей инсектицида. После этого пауки скорчивались почти как люди в глубоком отчаянии, прижав колени к груди. Может, Фрайерс их и пожалел бы, не будь их коричневые лапки такими волосатыми, а глаза – такими жестокими. Он щедро облил нескольких крупных жуков, которые цеплялись к сеткам и пытались проникнуть внутрь, и те задергались и упали в темноту. Умирая, пауки-сенокосцы сворачивались в клубок, жирные раздутые гусеницы отчаянно извивались. Фрайерс старался не убивать мотыльков (если только их стук не казался ему слишком надоедливым): они выглядели такими хрупкими, с такой надеждой и отчаянием стремились к свету, их брюшки были такими бледными на фоне окружающей темноты.

Но по-настоящему нравились ему только светлячки. Джереми случайно облил инсектицидом несколько штук, сидящих на сетке. После этого они перестали мигать и долго излучали ровный холодный свет, пока наконец не погасли навсегда.

«Это единственный знак, – решил Фрайерс. – Мертвые не подмигивают».

И тут началось пение. Приглушенный звук доносился из темноты, из фермерского дома. Пороты пели свои гимны.

Фрайерс слышал их и раньше; фермеры называли это вечерним поклонением.

Но никогда раньше они не пели так поздно – и так рьяно. Наверное, каялись за пару стаканов вина за ужином. Ужасный грех!

Половик был свернут и лежал в стороне. Сарр и Дебора стояли на коленях на голом полу; три кошки внимательно наблюдали за ними. Супруги сложили руки перед собой и крепко зажмурили глаза. Казалось, будто они умоляют кого-то, живущего в их воображении.