Разбойник - Керриган Берн

Большие руки Дугана обхватили ее, прижали к себе, а когда его язык завладел ее ртом, его пальцы погрузились в ее волосы. Он был таким же большим и твердым, как каменная стена позади него, и этот огромный ледник таял под ее теплом. Его рот не наказывал и не требовал. На этот раз его поцелуй был полон тьмы и задумчивости. Казалось, все эмоции, которые он не мог понять или позволить себе, в хаотическом беспорядке хлынули из его рта в ее рот.

Фара приняла их все. Смаковала их. Она сохранит их и поможет ему разобраться с ними позже, когда они закончат выяснять, кем теперь они стали.

Здесь, в объятиях этого опасного человека, она чувствовала себя в безопасности. Это было похоже на возвращение в дом, который был разрушен и восстановлен. Те же кости, та же структура, но новое нутро, казавшееся незнакомым, как будто она не знала его раньше. Стены и препятствия, созданные не ее собственными – чужими руками.

Но для Фары это не имело значения. Она изучит человека, которым он стал, обновит любовью то, что можно улучшить, примет то, что нельзя исправить, и приспособится к этому.

– Я люблю тебя, Дуган, – прошептала она в его ласкающие губы. – Я так давно тебя люблю.

Внезапно он отпустил волосы Фары, крепко схватил ее за плечи своими сильными руками и так резко оттолкнул от себя, что она ощутила это всем своим существом. Шрам, пересекающий его глаз, был достаточно глубок, чтобы в нем скопилась дождевая вода, а выражение его лица наконец заставило ее ощутить холод ненастья. Дыхание Дугана стало прерывистым, а губы покраснели от жара поцелуя. Никаких проявлений нежности не осталось, и это поразило Фару в самое сердце.

– Я – Дориан Блэквелл! – Он потряс ее за плечи, как будто это придало его словам больше весомости. – Я был им всю взрослую жизнь и останусь до конца своего жалкого века!

– Как это возможно? – мягко спросила она, упершись руками в его грудь, чтобы удержать равновесие. Кряжи в твердых равнинах мышц так и манили ее пальцы исследовать их. Швы? Шрамы? Вдруг она ощутила, что оказалась в стороне от Дугана, когда он приготовился встать.

– Это еще одна история, полная крови и смерти, – предупредил он.

– Расскажи мне ее, – настойчиво попросила Фара, вцепившись руками в юбки и пообещав себе, что как бы отчаянно ей ни хотелось обнять его, она не сделает этого, пока он не закончит.

Дождь выстукивал на камнях стены уверенное стаккато, стекал по ней темными полосами, напоминавшими струи крови. Трава под ними смягчала жесткую землю, а благоухающие живые изгороди скрывали то, что не могли скрыть стены. Это был прекрасный сад, только что ответивший на первое весеннее дыхание бутонами еще не распустившихся цветов. Но пока Дориан говорил, весь мир накрыла мрачная пелена, разогнать которую не мог даже этот прелестный уголок.

– Я написал своему отцу, маркизу Рейвенкрофту, лэрду Хеймишу Маккензи, прежде чем мне вынесли приговор. Я молил его помочь не только мне, но также оказать помощь в поисках тебя. Чтобы ты была в безопасности. – Его взгляд на мгновение коснулся ее, а потом устремился на обтрепанную живую изгородь, упрямо цеплявшуюся за бесплодный поцелуй зимы. – Я никогда не слышал ни слова от своего отца, хотя, когда мое положение становилось все более отчаянным, стал писать ему чаще. Выяснилось, что вместо той ничтожной суммы, которая потребовалась бы для того, чтобы нанять мне адвоката, он во много раз больше заплатил своему другу помощнику судьи Роланду Кранмеру-третьему, чтобы от меня избавиться. Тот, в свою очередь, заплатил трем самым коррумпированным и злобным охранникам Ньюгейта, чтобы они забили меня до смерти.

Фара ахнула, прижав руку к груди, чтобы ее сердце не истекло кровью.

– И вместо тебя они… убили Дориана?

– Так получилось, что ему нужно было, чтобы мой сокамерник Уолтерз сделал на его теле татуировку в виде карты, которую он хотел в будущем расшифровать, поэтому мы поменялись местами, зная, что ленивые тюремщики с трудом различают нас.

– С Уолтерзом? Ты имеешь в виду Фрэнка?

Его веки опустились лишь на мгновение.

– Уолтерз был умнейшим, жестоким, склонным к маниям, невероятно артистичным гением. Одним из лучших фальшивомонетчиков, когда-либо попадавшихся в руки властям. Они и его пытались убить той ночью, но он выжил и стал тем простофилей, с которым ты познакомилась. Полагаю, они оставили его в живых, потому что он не помнит, что произошло, а потому не может на них донести.

Фара не знала, отчего мокры ее щеки – от беспрестанного дождя или от слез.

– Боже правый! – Она фыркнула: – И все это устроил твой отец?

На ироничных чертах ее мужа появилось выражение пугающего удовлетворения.

– Он за это заплатил и первым испытал на себе мой гнев. Он финансировал мое возвышение, и, само собой разумеется, появился новый маркиз Рейвенкрофт. Его законный наследник, лэрд Лиам Маккензи.

Фаре даже не хотелось знать, что случилось со стариком, и она не испытывала ни капли жалости к человеку, заплатившему за насильственную смерть собственного сына.

– Лиам Маккензи… твой брат? – выдохнула она.

– Единокровный брат, – натянуто ответил он. – Я всего лишь один из бесчисленных бастардов – незаконнорожденных детей лэрда Маккензи. И мы стараемся держаться подальше от нашего законнорожденного брата.

– Почему? – спросила Фара.

Дориан отвернулся, показывая этим, что разговор окончен. Но Фара сочла разумным продолжить его.

– И теперь Кранмер пропал?

– Он умер. Тело так и не нашли.

Фару это не удивило.

– А как тебе удалось стать Блэквеллом?

Он брезгливо скривил губы.

– Нет слов, чтобы описать мерзость железной дороги, смешанную с мерзостью тюрьмы. Инфекции убили там больше людей, чем насилие. – Дориан сглотнул явное отвращение. – Мы и вправду могли бы быть братьями. Братьями Черное Сердце. На работах мы натирали лицо и кожу сажей и грязью, чтобы защититься от солнца и холода. Дополнительным преимуществом служило то, что нас перестали отличать друг от друга, если мы не стояли рядом. Я абсолютно избавился от своего шотландского акцента и быстро перенял его манеры и произношение. А когда я почти сравнялся с ним в росте, нас уже невозможно было различить.

– Кому известно, кто ты на самом деле? – спросила Фара.

– Мердоку, Ардженту, Тэллоу и… как его… Уолтерзу, вечно я путаю. Мы были той самой пятеркой, что заправляла в Ньюгейте. Пятью пальцами, складывающимися в кулак. – Он провел рукой по своему шраму, сжимая его до тех пор, пока складки не побелели. – Все мы знали, что именно я должен был умереть в этой камере. И мы все жаждали мести, вот и взялись за дело. С тех пор мы так и не остановились.

Фара с трудом переваривала его рассказ, ей казалось, что ее вот-вот вырвет, словно она отведала кусок испорченного мяса.

– Ты не произносишь его имени, – тихо проговорила она. – Я про Дориана Блэквелла, мальчика, который умер.