Разбойник - Керриган Берн

Следы разгрома действительно вели к ее мужу. Антикварные предметы были опрокинуты. Картины – сорваны со стен. Бесценные стеклянные вазы и каменные статуи валялись разбитыми посреди коридоров.

Нырнув в пустую гостевую комнату, Фара помылась, используя вместо губки свое испорченное нижнее белье, и выбросила его в мусорную корзину, прежде чем продолжить поиски.

Коридор привел ее к задней лестнице, и Фара спустилась вниз, туда, где хлопала на ветру садовая калитка.

Конечно, она точно знала, где обнаружит своего мужа.

Каменные стены террасных садов были выше и в лучшем состоянии, чем те древние поросшие мхом скалы «Эпплкросса». В каком-то смысле это было важно для Фары, когда она подошла к мужчине, тяжело привалившемуся к одной из них. Сейчас он стал выше, чем когда-то, гораздо выше. Но этот мужчина с соболиными волосами был когда-то мальчишкой с соболиными волосами, которого она знала лучше, чем любого другого, и он все еще имел привычку прятаться от кризиса у холодных каменных стен.

Белая льняная рубашка и темный жилет липли к его торсу, очерчивая мощные плечи вместе с впадинами и выпуклостями согнутых мускулистых рук, свисавших с разведенных в стороны колен. С намокших волос на траву под ним стекали капли дождя, скрывая его опущенное лицо. Он сидел в позе пораженного человека, но это не уменьшало силы его мужественности.

Острая боль пронзила грудь Фары, и она с трудом сглотнула, чтобы сдержать ее.

Как все похоже. Холодная гроза. Каменная стена. Раненый мальчик. Одинокая девочка.

– Скажи мне, почему ты плачешь? – Фара шепотом повторила те самые слова, с которыми когда-то впервые обратилась к нему.

И он, не поднимая голову, дал ей тот же ответ, что и тогда:

– Убирайся! Отсюда!

Судорожно вздохнув, Фара бросилась к мужу и опустилась рядом с ним на колени в вихре дорогих темно-синих юбок.

Он отдернул руки назад и сжал их в кулаки.

– Я серьезно говорю. – Опасное рычание пророкотало в глубине его груди. – Убирайся отсюда!

У нее перехватило горло в порыве нежной, болезненной радости.

– Позволь мне взглянуть на твои руки.

Дориан с трудом поднял голову и повернулся, чтобы пронзить жену взглядом своих тревожащих разномастных глаз. Он не плакал. Еще нет. Но мускулы на его лице дрогнули, а губы вытянулись в жесткую белую линию, когда он пытался сдержать влагу, собиравшуюся под его веками.

– Я предупреждаю тебя, Фара.

– Ты должен был бы знать меня лучше, – пробормотала она, медленно ведя пальцами по траве к его сжатому кулаку.

Ни один из них не чувствовал ни дождя, ни пронизывающего холода, когда она дотронулась до его кулака с побелевшими костяшками пальцев. По сравнению с ним ее руки были настолько маленькими, что не могли обхватить его. Сердце Фары не столько билось, сколько трепетало в грудной клетке, силясь разогнать кровь по венам, напряженным от надежды, благоговения и ужаса.

Ее длинные тонкие пальцы накрыли его крупную, покрытую шрамами руку, и один за одним разогнули его пальцы, заставляя их раскрыть его секрет. Дыхание, такое же неровное, как длинный шов на его ладони, вырвалось из ее груди, затем еще одно. Она чувствовала, как ее лицо сморщивается, а на щеках горячие слезы смешиваются с холодным дождем. Следы от тех самых ран, которые были нанесены Дугану в тот день, когда они познакомились. Шрамы, к которым она девочкой прикасалась больше раз, чем могла сосчитать.

– О боже! – всхлипнула Фара, прижимаясь губами к его ладони, покрытой шрамами. – Боже мой, боже мой! – Восклицание… перешло в пение. В вопрос. В молитву. Она то поглаживала, то осыпала поцелуями его пальцы, как будто его рука была священной реликвией, а она – праведницей, завершившей долгое паломничество.

Наконец она поднесла его руку к щеке, села на колени и посмотрела в лицо мальчику, которому отдала свое сердце, и мужчине, который завладевал им.

Все тело Блэквелла сотрясала дрожь, хотя черты лица оставались неподвижными, как гранит, правда, он никак не мог справиться с подергиванием сильного подбородка. Он смотрел на нее, как незнакомый пес, когда непонятно, то ли тот набросится, то ли начнет ласкаться.

– Это правда ты, Дуган? – взмолилась Фара. – Скажи мне, что это не сон!

Он отвернулся от нее, из уголка его глаза выкатилась капля влаги, которая быстро пробежала вниз по щеке и смешалась с ручейками дождевой воды, стекавшими по его подбородку и шее.

– Я – Дориан Блэквелл. – Его голос походил на камень – серый, гладкий и холодный.

Покачав головой, Фара уткнулась в его ладонь.

– Много лет назад я знала тебя как Дугана Маккензи, и именно за него я тогда вышла замуж, – настаивала она.

С трудом сглотнув, он вырвал у нее свою руку.

– Мальчик, которого ты знала как Дугана Маккензи, умер в тюрьме Ньюгейт. – Он снова перевел на нее взгляд. – Он умирал много раз.

Фара почувствовала, что ее сердце вдруг стало хрупким. Даже более хрупким, чем те вазы и скульптуры, осколки которых валялись на дорогом полу его дома.

– Неужели от него ничего не осталось? – прошептала она.

Ее муж на мгновение уставился куда-то поверх ее плеча, прежде чем потянуться к ней рукой.

Фара не решалась шевельнуться, когда он потянул влажный локон с ее плеча и намотал его вокруг пальца.

– Только то, как он… помнит тебя.

Надежда вспыхнула, и слезы снова хлынули из ее глаз, затуманивая зрение, пока она не сморгнула их. Она почувствовала себя женщиной, разрываемой противоборствующими силами. Изысканной болью и мучительной эйфорией. Дуган Маккензи снова оказался в ее объятиях. Живой. Сломанный. Сильный. Не способный выносить ее прикосновений. Не желающий отдать свое сердце.

Неужели небеса действительно так жестоки?

Фара убрала мокрые пряди волос с его широкого лба.

– Ты совсем на него не похож, – пробормотала она с благоговением. – Он был такой маленький, а лицо еще круглее. Мягче. И все же я вижу в твоих темных глазах этого милого, непослушного, умного мальчика. Так что, понимаешь ли, он не может быть мертв. Должно быть, я каким-то образом все время знала об этом. Вот почему я никогда не отпускала тебя.

– Это невозможно, – заявил Дориан.

Приподняв подол своего синего платья, Фара нашарила под ним еще не вымокшую белую нижнюю юбку. А потом, совсем как в детстве, осторожно подхватила ее подол и встала на колени, чтобы вытереть им дождевую воду с его лица.

– Нет, возможно, – возразила она. – Помнишь свою гэльскую брачную клятву, которую ты дал мне в ризнице «Эпплкросса»? – Дориан осторожно поморщился, но даже не шелохнулся. Не моргал. И не дышал, когда она напомнила слова, произнесенные им много лет назад: – «И пусть мы возродимся, пусть наши души встретятся и все узнают. И снова будут любить. И помнить». Я все помню, Дуган. И знаю, что ты тоже никогда не забудешь. – Опустив юбку, Фара провела мягкими, как перышки, пальцами по резким чертам его звериного лица, изучая и запоминая эту его новую реинкарнацию. – Моя душа познала твою душу – и возродилась. Я знала, что за этими глазами, под этими перчатками кроется нечто такое, что вернет то, чего мне так недоставало все эти годы. – Бросившись к Дугану, Фара обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. У их первого поцелуя был привкус соли и отчаяния. Слезы смешались, но чьими они были, она не знала. Их губы срослись. Тела слились воедино. И наконец свершилось чудо.