Богиня маленьких побед - Янник Гранек

Глэдис утвердительно кивнула.

– Скорее всего, вся проблема в гормонах. С течением лет у них растет живот, и интерес они проявляют исключительно к обеду.

Адель в отчаянии отмела ее замечание презрительным жестом. Эта женщина, всегда порабощенная интеллектом среды, в которой ей приходилось вращаться, в конечном счете тоже научилась высокомерию.

– Никакой опыт не заменит юношеские порывы. Математическая интуиция увядает так же быстро, как красота. О математике говорят, что он велик, так же, как о женщине – что она красива. Время не знает справедливости, Энн. Вы не юны уже даже для женщины, а уж для математика и подавно.

Энн подумала о Лео: каково ему было нести это проклятие? Привыкнув к легкости и беззаботности, он никогда в жизни не допускал поражений. Родители даже ограждали его от участия в спортивных соревнованиях, потому что каждый его проигрыш неизменно оборачивался мрачным настроением, оскорблениями и, наконец, невыносимым молчанием. С течением лет Лео отказался от любых видов деятельности, не связанных непосредственно с его врожденными талантами. Вполне возможно, что потом он станет без конца пережевывать прошлое, отрицать настоящее, замкнется в своем стерильном мирке и будет слишком ленив для того, чтобы отдавать себе отчет в том, что же происходит в действительности. У Энн не было желания оказаться в это время рядом с ним, чтобы собирать по кусочкам, как когда-то это делала миссис Гёдель.

– А вы сами хотели бы заниматься наукой, Адель?

– Я желала бы быть Хеди Ламарр[104]. Вы ее знаете?

Глэдис не удержалась от комментария:

– У нее были изумительные волосы, хотя сейчас она, пожалуй, уже не так свежа, как раньше. В газетах пишут, что теперь она подворовывает в магазинах.

– Хеди была удивительная актриса. Безупречный цвет кожи и поразительные голубые глаза. Она первой в истории кино снялась обнаженной. Этот фильм, называвшийся «Экстаз», спровоцировал грандиозный скандал!

– Мой второй муж тоже фотографировал меня обнаженной. Я вполне могла бы стать моделью.

– Мисс Ламарр была венской еврейкой. А потом, как и мы, эмигрировала в Соединенные Штаты. Во время войны занималась разработкой систем радионаведения торпед. При этом успешно двигая вперед свою карьеру актрисы.

– Ни дать ни взять литературный персонаж.

– Кинематографический, девушка! Она озаряла собой экран.

Глэдис потрясла зажатым в руке хромированным инструментом.

– Я закончила. Теперь волосы нужно высушить. В торпедах я, может, и не разбираюсь, зато в укладке по праву считаюсь королевой, уж поверьте мне на слово.

Энн скрипнула зубами. Теперь, из-за рычания фена, любые попытки продолжить разговор были изначально обречены на провал. Эта розовая чертовка с таким рвением свершала свое злодеяние, что пытаться ее отговорить было просто бесполезно. Вечером, вернувшись домой, Энн обязательно еще раз вымоет голову, как всегда после посещения парикмахера.

– Не перестарайтесь с объемом. У меня нет никакого желания походить на Барбру Стрейзанд!

Я его ненавижу. Я брожу из комнаты в комнату. Ненавижу его. Останавливаюсь перед зеркалом в гостиной и смотрю на свое изможденное, неузнаваемое лицо. Я ведьма. Глыба гнева в чистом виде. Бомба. Я разбиваю это проклятое зеркало. Десять лет горестей и невзгод? Я их уже отдала! Разве в моей жизни могло быть что-то хуже? Смотрю на осколки у меня под ногами, поднимаю один из них и раню им палец. Это не приносит никакого облегчения. Я готовлю для себя и только для себя. А потом, стоя, съедаю приготовленное блюдо. Все ем, ем и ем. Я могла бы сожрать весь мир, будь он не таким отвратительным на вкус. А потом он вышел бы из меня вместе с испражнениями. Мне никак не удается успокоить сердце. Голова гудит от мыслей. Я паровая машина. У меня болят внутренности, грудь, утроба. Я сейчас раздуюсь от этого гнева и улечу далеко-далеко. Нет, мне не надо далеко. Я хочу вернуться в прошлое, в то время, когда его еще не было. Когда он наконец перестанет быть пупом земли? Можно подумать, она вращается только для него! Кто я ему? Гувернантка? Нет, я горничная, убирающая за ним дерьмо! Надоевшая мебель, которую никто не осмеливается выбросить на помойку. Все эти годы я, будто губка, вбирала в себя его страхи и тревоги. Этот дом наконец стал обещанием счастья, обещанием, в которое я поверила. Чтобы в конечном счете услышать, что сама же во всем виновата? Это уже ни в какие ворота не лезет! Я рассвирепела, как никогда. Вся моя жизнь превратилась в какое-то сплошное месиво. Вся моя вина заключается в том, что я была слишком глупа. Он все мнет свой живот. Может, собирается еще кого-то разжалобить? Пусть убирается в свою скорлупу и закроет за собой дверь! Ему больно? А у него всегда что-нибудь болит, не одно, так другое! Почему меня должно это беспокоить? Этот человек слишком много кричал, что ему угрожает опасность! Если бы он только знал, что я о нем думаю. Мальчишка, который только то и делает, что хнычет. У меня не было никакого желания быть ему матерью. Такой, как его чертова Liebe Mama! Мне нужен настоящий мужчина! Который не будет жаловаться на вечную головную боль. Я постоянно кричу? Ну конечно, мне же нужно заполнять эту тишину! Он молчит и засыпает перед телевизором. Гуляет со своим папиком Альбертом. С позволения сказать, работает. И я тогда кричу! А что мне остается делать? Я изрыгаю ему на голову свой гнев. Что с нами случилось? Кто эта вечно визжащая женщина? Почему она без конца орет на этого тощего мужчину, больше похожего на скелет? Доктор Рампона сказал, что его лучше оставить в покое. Плевать мне на то, что он друг Эйнштейна! Двадцать лет слушать писк всех этих шарлатанов от медицины! И сегодня я виновата в том, что у него язва? Он прекрасно умеет изводить свой желудок и без моей помощи. Можете на меня не рассчитывать, я больше не буду его опекать. Пусть ложится в больницу, я хоть устрою отпуск и отдохну! Я – старуха, страдающая запорами. И у меня больше нет сил относиться к нему, как к ребенку, которого я так и не смогла от него родить. Он увез меня в эту ссылку по той простой причине, что не мог жить один. То «завтра», то «скоро» и вот мне уже пятьдесят. Слишком поздно. И меня еще призывают заткнуться? Среди всех этих великих ученых мужей и их фригидных жен-аристократок я полное ничтожество. Маленькая, незаметная бабенка. Я никогда ни с кем не встречаюсь. Когда-то я ждала, что он, преодолев стыд, представит меня матери. Внимательно следила, стараясь не пропустить очередной его кризис. Вытащила из лечебницы для душевнобольных. Наспех вышла за него замуж. Вся моя жизнь прошла в ожидании. А теперь мои слова кажутся ему «неуместными»? Это он зря, к неуместным я еще не прибегала, хотя в запасе у меня есть и они! Кроме своей мерзкой математики он не понимает ровным счетом ничего! Из его омерзительных блокнотов я делаю конфетти! Конфетти, чтобы отпраздновать новый приступ его исступления! Он меня боится. Я мешаю ему работать. Что может быть важнее в его глазах? Но миру на все эти его каракули глубоко наплевать! Даже друзья хихикают у него за спиной, высмеивая все эти истории с вращающимся космосом! Сей человек – грязь черной дыры, чудовище, всасывающее в себя свет со всей Вселенной. Если бы все эти господа сейчас меня услышали, то были бы здорово ошарашены! Эта маленькая танцовщица по ходу дела кое-чему научилась. Будто я смогла бы прожить вместе с ним двадцать лет, ровным счетом ничего не понимая. Двадцать лет выпрашивать хоть капельку его августейшего внимания. Нет, теперь мне плевать на его безумие. Никто за ним не пойдет. Ему никто не верит. Им не интересуется ни одна живая душа. Курт Гёдель стал прошлым и заживо похоронил меня рядом с собой. Я охраняла идола. И стала пленницей безумца. Да-да, безумца! Где теперь праздники, музыка, мужчина, которого я любила? Куда подевалась моя юность? Обладая таким умом, он вполне мог бы разбогатеть, если бы полагал, что это его достойно. Другие живут во дворцах со слугами и не знают, чем себя занять. Но мой дражайший слишком хрупок, чтобы брать на себя ответственность. И чересчур склонен к перфекционизму, чтобы публиковать свои труды. Борьба не для него, он от нее отказывается. В итоге я должна сражаться вместо него. Так что Адель живет в карточном домике. Адель считает гроши, чтобы купить чулки и нижнее белье, но Курт требует безупречных костюмов и новых рубашек. Невероятно избалованный ребенок. И неблагодарный. Пусть напишет об этом своей мамочке! Пусть расскажет, как я его обижаю! И обязательно упомянет, до какой степени ему отвратительна моя стряпня! Пусть напишет, что боится, как бы его не отравила собственная жена! Он предпочитает питаться одним лишь сливочным маслом. Если бы я хотела его убить, то попросту оставила бы загибаться в Паркерсдорфе! Ему больно? Тем лучше! Значит, он все еще жив.