Оркестр меньшинств - Чигози Обиома

травы – ничего подобного в стране великих отцов никогда не было. Одно из зданий располагалось у широкой дороги напротив небольшого холма. Он, однако, толком не продумал, куда ему идти. Я не мог ничем ему помочь, потому что здесь не было ничего мне знакомого, дела обстояли даже хуже, чем с моим прошлым хозяином, увезенным в рабство через могучий океан, через мощные бескрайние водные просторы, которые покрывают бо́льшую часть земной поверхности. Там, в Вирджинии, мой прежний хозяин по имени Йагазие оказался среди других пленников из разных чернокожих народов, многие из которых не говорили на языке великих отцов. То место было малонаселенным. Там стояли огромные здания, в строительстве двух из них он принимал участие, и вокруг них жили его поработители. Остальное пространство занимали поля и горы, поля такие же густые, как леса Огбутиукву. Там не было того величия, которое мой нынешний хозяин видел здесь, ни ярких огней на улицах по вечерам, ни всяких штук, которые производят разные звуки. И потому, пока он думал, что делать дальше, я молчал. Эгбуну, в этот момент, когда разум моего хозяина не мог нащупать мысль, решающую проблему, а я, его дух-хранитель, тоже ничем не мог ему помочь, вселенная протянула ему руку: когда он направился к ближайшему зданию, зазвонил его телефон. Он поспешил открыть его и ответил на звонок.

Голос Тобе на другом конце звучал обиженно, с ноткой озабоченности. Мой хозяин ответил:

– Я в Ближневосточном, братишка. Не хотел и дальше заморачивать тебя моими проблемами.

– Понимаю. Ты его нашел?

– Нет. Я только что приехал. Я даже не знаю, что мне делать.

– Ты не был в международном отделе, вроде того что возглавляет Дехан здесь, в МКУ?

– Господи Иисусе! Так оно, братишка. Именно туда я и должен пойти.

– Да-да, – сказал Тобе. – Начни оттуда.

– Чай, да’алу ну[68], – сказал он, чуть ли не через слезы, потому что снова не мог понять, как же эта отличная идея не пришла ему в голову.

– Так ты вернешься, чтобы мы могли вместе пойти к жилищному агенту? Ди дал мне адрес. Сегодня мой пятый день в общежитии, осталось еще два.

– Так оно, нваннем[69]. Я скоро вернусь. Как только закончу.

До этого момента его подогревала смелость, им двигала решимость самому нести свой крест. Но теперь смелость покинула его. То ли потому, что он услышал голос Тобе, то ли потому, что добрался до такого места в этой стране, где наверняка бывал Джамике, и не знал, как ему действовать дальше, – мне это неведомо. Ясно стало лишь то, что после разговора в нем произошли какие-то перемены. Он шел походкой кузнечика, выгнанного из своей норки, пока не увидел человека с круглым лицом – в его народе таких называли «китайцы».

– Ха, – выдохнул человек в ответ на вопрос моего хозяина и добавил, что сам только что из международного отдела.

Этот человек подвел его поближе к зданию с фасадом, подобных которому мой хозяин не видел никогда прежде. Рядом на множестве древков висели флаги, среди которых он увидел один с белой полосой посредине и зелеными по бокам – флаг страны, из которой он прибыл.

Эгбуну, перед тем как войти в дверь, мой хозяин принялся в страхе искать духовной помощи. И действовал он при этом так, как действовали верные отцы. Но если отцы обратили бы молитвы к их икенга, или чи, или агву, или даже к иному божеству, то мой хозяин молился алуси Белого Человека, молился, чтобы тот помог ему найти здесь Джамике, молился впервые за много лет. Потому что он опасался, что за этими дверями – последний источник его надежды.

«Бог Иисус, будь милосерден ко мне. Прости мне все мои грехи, как я прощаю всем тем, кто посягал на меня. Если ты поможешь мне вернуть все мои деньги, если ты не допустишь, чтобы это случилось со мной, я буду служить тебе до конца моих дней. Именем Иисуса я молюсь. Аминь. Аминь».

Акатака, ты должен меня простить. Ты создал нас так, что мы едины с нашими хозяевами. А потому вскоре мы начинаем страдать их страданиями. То, что болит у них, болит и у нас. И вот потому я не хочу описывать, что он пережил в международном отделе, а лучше расскажу тебе о том, какое это оказало на него воздействие, о последствиях. Потому что я не хочу оставаться здесь еще надолго, видеть множество духов-хранителей, ждущих твоей аудиенции. И я скажу: то, что он узнал здесь о человеке, которого искал, сводилось, как и сказали в полиции, к тому, что Джамике и в самом деле числился в этом университете и был широко известен среди иностранных студентов. Еще он узнал, что Джамике пробыл студентом всего один семестр, хотя в стране провел уже два года. Он перестал ходить на лекции через три недели. Один из сотрудников международного отдела, который назвался Аийеторо и приехал из той же страны, что и мой хозяин, когда тот закончил говорить со старшим международным чиновником, отвел его в сторону в пустом коридоре.

– Омо, ты, возможно, попал в серьезную беду, – сказал ему этот человек.

– Я знаю, – ответил мой хозяин.

– Знаешь? Постой, а ты знал Джами раньше, в Нигерии?

Мой хозяин кивнул:

– Мы вместе учились в начальной школе, брат.

– Что – в Умуахии?

– Так оно.

– А потом ты его знал? Ты знал, что он мошенник?

Мой хозяин отрицательно покачал головой:

– Нет.

– Ай-ай. Он серьезный жулик. Профессиональный мошенник. Сколько он у тебя взял?

Мой хозяин посмотрел на этого человека и на мгновение вспомнил своего гусенка, птицу, которую так любил, первое существо, к которому прилепилось его сердце. Образ, возникший перед ним, был неподвижным, но, Эгбуну, он был гораздо больше, чем неподвижный образ. Он был событием. Это случилось после того, как мой хозяин прочел книги про сокольничих и начал называть себя сокольничим и думал о том, чтобы выпускать свою птицу летать над городом. Он решил купить очень длинный шпагат и очень прочный. И еще он попросил отца купить ему соколиные путы, такие штуки, которыми он обвязал птицу, как ножными браслетами, прежде чем выпустить ее в небо. Поначалу гусенок не хотел лететь. Он предпочитал голосить и печалиться. Но однажды он поднялся очень высоко, гораздо выше гуавы, до предельной длины шпагата, хотя мой хозяин и поднял ввысь руку, только один раз обмотав шпагат вокруг запястья. В тот раз его радость при виде