Белый, красный, черный, серый - Ирина Батакова

Рыбкин с трудом, словно это доставляло ему мучительную боль, обернулся. Взглянул, быстро сморгнул, опустил голову.

Дурман вовремя заслонил его, скорым шагом выступив Ледневу навстречу:

– Дима! Проходи, проходи.

Откуда эта фамильярность? Ах, да… Он вспомнил: полынная водка. Леднев зажмурился от стыда: как так вышло? Он меня уменьшительным «Дима» и на ты, а я даже имени его не помню. Нет, понятно, что все эти особисты-невидимки обучены разным хитрожопым приемчикам – типа, как пить из одной бутылки с лохом и не хмелеть. Тем более противно. Неловко за себя.

– Куда? – спросил он сухо.

– Сам знаешь, – сплющился в фальшивой улыбке Дурман. – Это же твой метод. Метод профессора Леднева.

Знаю, знаю. По «методу профессора Леднева» сперва тебе, профессор Леднев, введут под череп телепатический кортекс-шлем – сеть нанозондов с датчиками. Это не больно, ты же сам знаешь. О да, теперь-то я знаю, как это не больно. Если вы не заметили, мне уже давно ввели. Ах, да. Конечно-конечно. Тогда переходим ко второму этапу. Сюда, пожалуйста, сюда. Разденься. Расслабься. Сейчас тебе введут внутривенную инъекцию РЕВ-препарата. Да, мне не терпится поскорее перейти к этому этапу. Ну еще бы, ради него ведь все и затевалось – РЕВ-препарат, ты ведь работал над ним двадцать последних лет. Готов? Сейчас Рыбкин, избегая смотреть на тебя, похлопает своей дружеской рукой по твоей вене, чтобы найти хороший вход для иглы. Инъекция начнет действовать через двенадцать минут. Дофига времени, чтобы переместить тебя в депривационную камеру, подключить твой кортекс-шлем к компьютеру и погрузить тебя в соляной раствор – вернее, положить на соляной раствор, это довольно-таки необычное ощущение, лежать на воде буратиной, но ты ведь купался в Мертвом море когда-то, полвека назад, главное тут – лежать смирно. А ведь и правда, я и забыл, полвека – не шуточки. Вот и вспомнишь. Ты все вспомнишь, когда над тобой захлопнут крышку. Там, в полной темноте, тишине и невесомости, отрезанный от настоящего, ты проживешь заново свое прошлое, как впервые. Как впервые. Нет, ну ты загнул. Прям-таки все прошлое? Ну это уж ты загнул так загнул, Дима. Да, mea culpa, загнул. Размечтался, извини. Разумеется, не всё. Не всё. Если только в качестве логоса тебе не запустят в мозг слово «мама» – или какое там первое слово произносит младенец? «Дай»? Вот тогда ты проживешь все сначала. А если это будет, допустим, слово «Дурман» – тогда ты проживешь с начала всего лишь этот нелепый день.

Перед тем как захлопнуть над ним крышку, Рыбкин наклонился и тихо произнес:

– Простите меня. Я… я…

– Бросьте, – Леднев улыбнулся. – А помните, друг мой, как мы говорили о детстве, лягушках и прочей ерунде? Вы еще сказали, что у вас не было бабушки. Вот ведь!

Рыбкин присмотрелся сквозь Леднева к чему-то своему, замер… Вдруг в глаза его вошла какая-то мысль и все черты благодарно просветлели – Леднев много раз видел такой взгляд, когда давал толковому студенту на экзамене подсказку.

– Да, Дмитрий Антонович. Да, я все помню.

Крышка захлопнулась.

Леднев оказался в абсолютной темноте и тишине. Он лежал на воде, слегка покачиваясь и дрейфуя, не чувствуя веса и границ своего тела – благодаря температуре и плотности соляного раствора. Он и сам стал как соль, растворился в этой воде, или – как масло разошелся по ее поверхности, но маслом скорее были его мысли, а тело исчезло. Вскоре – или через века? – исчезло все: вместе с ощущением пространства исчезло и ощущение времени, и слова «вскоре» и «через века» перестали иметь какой-либо смысл. Осталось только то, что, вероятно, называется «я» – но оно никак не называлось, а просто висело маленькой серебряной гирькой в пустоте. Каким-то образом было понятно, что пустота – это то, что раньше называлось умом. И что гирьку можно переместить из «ума» в любое другое «место» – и она просилась в центр, чтобы все уравновесить. В центр чего? и что уравновесить? – спросил бы Леднев, но так как Леднева больше не было, а была маленькая серебряная гирька, она просто переместилась в центр всего – и все возникло заново. Он почувствовал и себя, и воду, ее легкие медленные колебания, и даже едва уловимые прикосновения КМИ-провода к телу – но теперь все сделалось иным: и вода, и тело, и провод, и тьма, и воздух, и пустота – все было разным, но состояло из одних и тех же сверкающих гранул, словно разверзлась звездная карта. Он впервые почувствовал себя так полно и глубоко, так прозрачно и ясно, так отдельно от всего и так едино со всем. Так же полновесно и ярко он воспринимал всю материю вокруг. Он теперь не просто чувствовал прикосновения к коже тончайшего, толщиной с волос, КМИ-провода – теперь он знал все его изгибы, словно сам был током, бегущим по жилам электросхемы, соединяющей его мозг с кортекс-шлемом, а шлем – с компьютером. Избыточно длинный, провод завивался и скручивался у него под затылком, раздуваясь, дыша, блистая и клубясь, как живое рептильное тело. Вода бурлила, как вулканическое озеро на вершине горы. И только он, единственный, пребывал в покое. Как Вишну, первопричина всего сущего, вечный, изначальный – в колыбели воды, на огромном кольце змея Шеши.

– Внимание, – сказал Рыбкин операторам. – Запуск компьютерно-мозговой передачи. Даю логос: Союз-37.

– Принято.

– До запуска двенадцать секунд.

– Погодите, стойте! – всполошился Дурман. – При чем тут Союз-37? Что за хрень, вы уверены, что это правильный логос?

– Восемь секунд. Семь. Шесть. Пять…

– А! Пошло все к черту!

– Подтвердите логос.

– Союз-37.

* * *

– Димка! Выходи!

Под алыми веками плывет солнце. В жаркой, вязкой тишине жужжат мухи, ударяясь о стекло. Слышно, как за стеной, на кухне, гномьим шажком топочет бабушка, позвякивает посуда, шипит и стреляет маслом сковорода. Пахнет жареным луком и картошкой.

– Димка-а!

Он медлит, нежась в последнем, ласковом, тающем звуке сна: «мне ничего не надо, мне никого не жаль…». Звук обволакивает, покачивает, как волна, уходит.

Сквозь розетку в стене раздается щелчок, треск перепада тока – бабушка включает радио.

– Вчера, 23 июля 1980 года, в 21 час 33 минуты по московскому времени с космодрома Байконур стартовал пилотируемый космический корабль «Союз-37». Члены экипажа – командир корабля, дважды герой Советского Союза, летчик-космонавт Виктор Васильевич Горбатко и герой Социалистической Республики Вьетнам, космонавт-исследователь Фам Туан. Программой полета предусматривается стыковка с орбитальным комплексом «Салют-6» – «Союз-36». Это шестая международная экспедиция по программе «Интеркосмос»…

Он выпрыгивает из постели и, раскинув руки крыльями, несется по комнате: ззззз! иу-иу! уоооуууиии!

– Димка! – орут с улицы пацаны.

Пикирует к распахнутому окну с перекинутой за борт шторой, в складках которой держится запах утюга, жженой пыли и липового цвета. Во дворе – три солнечных макушки.