Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Сергей бегал от улицы к улице, пытаясь найти дорогу. Спрашивал каждого встречного, говорил название гостиницы. Смущённо улыбаясь, отворачивались. Его никто не понимал. Одно мгновение он испытал подлинный ужас. Во рту пересохло. Кругом полно народу, а он в пустыне.

Вдруг увидел киоск с газетами, и на каждой – его портрет с Исидой. Купил. Тыча пальцем в своё изображение, снова спрашивал встречных. Останавливались, улыбались, иногда читали статью, показывали, куда идти. Так и добрался.

Исида сидела в номере одна-одинёшенька. Без грима она выглядела просто и очень мило. По-коровьи грустные глаза смотрели устало. Сергей обнял её колени, она погладила его по волосам. Он сказал обиженно, что ему нигде не дали выпить, потому что он русский! Она улыбнулась. Просто в Америке действует сухой закон.

Карнеги-холл был забит до отказа. Три тысячи человек смотрели выступление Исиды на одном дыхании. Ещё тысяча маялась на улице в тщетной надежде купить хотя бы стоячее место. Исида танцевала новый и старый репертуар: Вагнера, «Патетическую симфонию» Чайковского, «Славянский марш» и другие его вещи. Ей аккомпанировал русский оркестр под руководством великого Натана Франко. Всего она давала три концерта. Думала, что ровно через месяц в Москве отпразднуют очередную годовщину Октября. Почти год назад товарищ Ленин крикнул ей «Браво, мисс Исида!» Какой огромный, мучительный переворот произошёл в её душе с тех самых пор. Какое крушение идеалов и мечты о новой Элладе! Неужели она погналась бы за этим миражом – школой с тысячью учеников, если бы её родина могла дать ей такую возможность! Но в холодной и бесприютной России она нашла своего мальчика, певца-гения, подлинного Орфея, наделённого лёгким и проникновенным моцартовским даром.

Когда она закончила, публика стоя приветствовала её. Никто не расходился. Зная её щедрый нрав, кричали «бис!»

Махнула рукой, как крылом, – вызвала на сцену Сергея. Представила его, как второго Пушкина. Цитировала Уитмена.

Решив завоевать Америку так же, как когда-то Питер, Сергей выбрал псевдорусский костюм: высокие сапоги, длинную рубаху и спадающий до колен шарф. Читать ему не дали, требовали только танца Исиды. Затаив обиду, Сергей ушёл…

Исида произнесла короткую речь о дружбе между двумя великими странами и о своем желании привезти в Америку свою московскую школу, которая будет исполнять Девятую симфонию Бетховена так, что зрители будут плакать. Только для того, чтобы привезти их сюда, нужно много денег. Помогите! Помогите их достать!

Разве Исида знала, что для того, чтобы привезти русских детей в Америку, никаких денег не хватит, так как отнюдь не деньги решают всё в Стране Советов…

Зашедшего на огонёк Ветлугина Сергей попросил перевести статьи газет, коих накупил великое множество, – решил всем в Москву разослать. Что ж ему прочёл приятель? О нём – два слова: простой русский мужик, муж несравненной, великой, божественной, прекрасной Исиды. В бешенстве порвал всё в клочки. Вот она, его слава заокеанская! Спустились с Ветлугиным в ресторан. Когда вернулся, написал частушку Толику в письме:

Общаться ни с кем не хотел. Приходили гости-эмигранты. В частности, футурист Бурлюк, который очень Сергею не понравился. Весь он был какой-то помятый, подобострастный и пристыженный. Эк его Америка согнула – в бараний рог! Ненавидит он тут всё: все улицы, все здания, всех и каждого. За окно – даже смотреть не хочет! Проподи всё пропадом! Нет тут русских. Каждый, кто попадает сюда, становится американцем. И в одной графе читается одинаково: businessman. Лишь бы ему, Сергею, душу свою русскую не потерять, лишь бы Слово сберечь. Снова и снова переписывал поэму о Стране негодяев. Явилась идея: сделать ещё одну её часть – об Америке. Тоже негодяйское место. Особенно биржа. Надо бы туда сходить, воочию увидать.

Единственный в Нью-Йорке русский, почти самодеятельный, театр Балиева давал «Летучую мышь». Исида ничего не понимала, но терпеливо сидела рядом. Ей очень хотелось, чтобы Сергей мог услышать русскую речь. Он сидел, грустно смотрел на сцену и по какой-то непонятной аналогии, видимо, связанной с театром, вспоминал свою последнюю встречу с Зинаидой, произошедшую, по иронии судьбы, в Париже. Он был с Исидой, она – со своим Всевочкой. Тот вывез на гастроли свой театр и жену. Крупная, пышнотелая, вся какая-то выпирающая из одежды, с сильно накрашенным лицом, Зинаида смотрела на Сергея голодными, влюблёнными глазами. Казалось, моргни он ей, на глазах мужа бросилась бы на шею. Его, Сергея, венчанная жена. Разошлись их пути-дороженьки. Мать сильно ругала его: «Жену свою легко отдал другому…» Всё Толёнок-телёнок. Как он любил тогда Зинаиду, до дикой боли. А вот теперь смотрит на её бледное, как луна, лицо, на раздавшееся, аппетитное тело и понимает, что лишь хочет… А боль и мука его здесь, с Исидой. Наверное, навсегда.

Однажды, уже в Бостоне, в отеле «Коплей-Плаза», проснулся в поту от страха. Накануне пили какое-то гадкое, сивушное шампанское. Что поделать, если в этой стране даже выпивки нормальной достать невозможно. Приснился кошмар, да такой ужасный, что волосы на голове шевелились. Проснулся и вздрогнул: неясная тень маячила в ногах его кровати. Серая, похожая на него, как отражение. Только в цилиндре. Это был не сон?! Боялся шевельнуться, лежал и вглядывался в темноту, пока рассвет не разогнал все тени по углам. Весь день ходил как пришибленный, в смутном ощущении чего-то непоправимого. Он сходит с ума? Видел же он своего двойника в Европе, выглядывающего из авто? А этот, чёрный, зачем явился? Забрать его в свою тьму, из которой вышел? Бесит, что в этих гостиничных номерах такие огромные зеркала. Неудивительно, что всякая чертовщина тут вольготно себя чувствует. Шампань – дрянь! Голова раскалывалась. Исида успокаивала его, говорила, что чёрные и серые люди бывают только в реальной жизни, по словам Горького. Сергей крикнул: «Он и был реальный!!! Чоорный человек! Чооорный!!! Понимаешь?!»

Вечером Исида выступала в главном Симфоническом зале Бостона. Этот роковой день стал началом конца её турне. Публика принимала на удивление вяло. У Исиды было страшное и неприятное чувство, что все её силы улетают куда-то в безбрежную пустоту, не возвращаясь ни единым откликом симпатии. Сами стены, выкрашенные в омерзительный серый цвет, казалось, сковали её движения. Невозможно было раскрыть душу таким стенам, они подавляли. Наверху стояли статуи греческих богов – бездарные, топорные копии. Фальшью веяло от них, как и от безмолвных, пуританских зрителей, женщин, затянутых в корсеты, и флегматичных мужчин, ничего не понимающих в её танце, кроме обнажённости её ног… Это ужасное шампанское, которое они пили с Сергеем… Это не шампанское! Она не знает, что это такое, но это пойло способно убить слона. Ей было очень плохо вчера. Darling страдал от жуткого кошмара, помутившего его разум… По себе она знала, что только тонкое французское вино хорошей выдержки может дать её танцу ту высоту полёта, которая как раз и поднимает её на несколько сантиметров над полом. Что же здесь?! Они едва не отравились насмерть! Как же ей расшевелить эту публику? Когда программа ещё не была закончена, три старушки демонстративно покинули зал. Разумеется, это не вдохновило Исиду. Да, ей хлопали, но только бостонские студенты. Она решила сказать маленькую речь. Взмахнула красным своим шарфом, в цвет её обычной туники: