Горькая радость - Колин Маккалоу

— Завтра, Грейс, не сегодня, — возразил Чарлз. — Твоя выдержка смягчит для них этот удар, а в школу они еще не ходят, так что дети не будут их дразнить.

— Нашел о чем думать! — воскликнула Эдда. — Ничего, Грейс, пусть поплачут по своему папочке. Это вполне естественно. И ты сама найдешь нужные слова.

— Но на что же я буду жить? Придется побираться.

Это доконало ее окончательно, и Грейс безутешно разрыдалась.

А Эдда мысленно удивлялась, как мало она знает о своей сестре, причудливо сочетавшей трезвый прагматизм с полным отсутствием предусмотрительности! Пока она жила, оторвавшись от реальности, ее сестра накапливала жизненный опыт. Когда жизнь была легка и беззаботна, это была эгоистичная пустоголовая курица, а когда времена изменились, она вдруг превратилась в героиню, ни в чем не уступавшую другим женщинам. Эти две Грейс существовали пообок, переругиваясь друг с другом, как узники в одной камере, но в конце концов новая сильная Грейс одержала верх.

Открыв черную сумку, Чарлз вынул шприц и ампулу и вонзил иглу в руку Грейс, прежде чем она успела запротестовать.

— Сейчас тебе надо поспать, и я этому, как мог, поспособствовал. Эдда, уложи ее в кровать.

— Весьма разумно, Чарли, — сказала Эдда, возвратившись из спальни. — Тафтс читает мальчикам книжку и просила начинать без нее.

— Нам надо решить, что делать с Грейс, — вздохнул Чарлз, поморщившись, как от боли. — Я сам расскажу обо всем Китти — она будет потрясена. И сообщу вашему отцу.

— Китти ты можешь рассказать, а вот с отцом поговорю я, — заявила Эдда, недовольно вздернув губу. — И возьми с собой Тафтс, Китти понадобится ее поддержка.

Разозленный Чарлз набросился на Эдду:

— Черт бы вас побрал, сестрички вездесущие! Китти обойдется без вас! Она моя жена и вполне взрослая женщина, не нужны ей никакие сестры!

Хлопнула задняя дверь, и в комнату вошел Джек Терлоу.

— Это правда? Весь город гудит.

Вторжение Джека предотвратило битву гигантов.

«Самовлюбленный маленький диктатор!» — думала Эдда, заваривая чай, пока Чарлз рассказывал Джеку, что произошло, не забывая подчеркивать собственную значимость.

Но Джек не обладал терпением Эдды и не собирался оставаться на вторых ролях. Он ударил кулаком по столу:

— Грейс не твоя забота, Чарли. Я позабочусь о ней и мальчиках. Пусть пакует вещи и переезжает в Корунду-бар. Я собираюсь на ней жениться, но совсем не для того, чтобы заткнуть рты местным квочкам, которые блюдут у нас мораль. Просто ей нужен муж, иначе она не справится со своими ребятами. Моя глупая мамаша сваляла дурака, когда умер отец, и чуть не загубила своих детей. Пастором тогда был форменный мракобес, не чета Тому Латимеру. Он заморочил голову моей матери, запугал ее и заставил жить по чужим правилам. Главное, что люди скажут. С какой стати одинокая женщина с детьми должна слушать всяких досужих кумушек? Грейс переезжает ко мне, понятно? Я не допущу, чтобы она нуждалась! И я дам ее сыновьям образование, слово Терлоу! Том Бердам хотел для дочери совсем другого жениха, но мой отец был прекрасным мужем и отцом. Я заколочу этот дом досками до лучших времен, а потом Грейс продаст его, чтобы иметь собственные деньги.

Джек всхлипнул и замолчал, удивленный собственным красноречием. Он взглянул на Чарлза, потом перевел взгляд на Эдду и сгорбился, словно на плечи ему навалилась огромная тяжесть.

Чарлз был так поражен, что потерял дар речи.

В голове у Эдды завертелся вихрь мыслей. «И это говорит Джек Терлоу, ради которого я столько лет торчу здесь? Если бы на месте Грейс оказалась я, он бы бросился мне на помощь, как сэр Галаад за чашей Грааля? Джек не любит ни меня, ни Грейс, он предан долгу, словно сам Господь призывает его на святое служение. Он всегда пытался взять на себя обязанности Бера, а сейчас бросается на Грейс, как безумный на отражение луны в пруду».

— Мой дорогой друг! — начал Чарлз в лучших традициях помми. — Есть ли в этом необходимость? Уверяю тебя, я буду счастлив поддержать Грейс и ее детей. Это мой долг, а не твой.

— Мы с Бером были приятелями, — резко возразил Джек. — Тебе мало, что ты печешься обо всей Корунде? У меня хватит места и времени для Грейс.

Когда в кухню вошла Тафтс, Чарлз Бердам что-то горячо и бессвязно говорил, а Эдда возилась с чаем с таким отрешенным видом, словно находилась на другом континенте.

— Присядь, Эдда, я сама заварю чай, — сказала Тафтс.

— Джек говорит, что хочет забрать Грейс с мальчиками на свою ферму.

— Интересно. Сиди, Эдда, сиди! Чарли, ты прихватишь меня с собой, и мы вместе расскажем все Китти, — продолжала Тафтс. — А отцу сообщишь ты, Эдда? Отлично! И закрой рот, Чарли, ты наглотаешься мух, а они разносят инфекцию.

Это было не единственное самоубийство в Корунде. Дела не становились лучше, депрессия распространилась на всю Австралию, и Корунда не стала исключением. К растущей безработице прибавилось повсеместное сокращение зарплат. От режима жесткой экономии не пострадали только банкиры и председатели совета директоров, что было общемировой практикой — власти старались защитить своих жирных котов.

Благополучие Корунды продержалось дольше, чем у других, но в конце концов и оно стало стремительно распадаться, несмотря на строительство новой больницы. Масштабы жесткой экономии становились все более очевидными по мере того, как в газетах и журналах появлялось все больше статей, посвященных оздоровлению экономики. Депрессия продолжала перемалывать экономику, и темы, которые до 29 октября 1929 года были весьма далеки от рабочего человека, теперь широко обсуждались в пабах и бесплатных столовых.

Смерть Бера Ольсена, находящегося в кое-каком родстве с Бердамами и Тридби, вызвала в Корунде массу пересудов, и самой животрепещущей темой стала проблема с захоронением — ведь самоубийц не положено хоронить в освященной земле. Незначительное, но очень активное меньшинство настаивало на том, чтобы грех самоубийства был наказан посредством погребальных санкций в виде отказа в благословении и последнем упокоении в освященной земле. Монсеньор О’Флаерти, как и ожидалось, занял самую жесткую позицию, несмотря на то что его викарии придерживались более умеренных взглядов. Такую же непримиримость продемонстрировали и некоторые протестантские священники. Полемика была оживленной и беспощадной и породила новый раскол в христианском мире: два самоубийства в Вест-Энде сопровождались массовым исходом прихожан из католической церкви, когда преподобный Томас Латимер заверил семьи погибших, что Бог Генриха VIII в вопросах погребения более уступчив, чем Ватикан, хотя один из его собственных викариев был иного мнения и, подобно монсеньору О’Флаерти, утверждал, что самоубийство — это единственный грех, которого Господь не прощает.

Томас Латимер, представлявший в Корунде довольно грозную силу, гремел с кафедры во время поминальной службы, что ни один мужчина, женщина или ребенок, покусившийся на свою жизнь в таких условиях, как сейчас, не может находиться в здравом уме: сумасшествие тоже является даром Божьим, а самоубийство — это его неотъемлемая часть. Его компетентное мнение, высказанное в столь эмоциональной форме, в условиях 1931 года казалось разумным, логичным и вполне приемлемым, хоть и вызывало некоторый душевный протест.