Казаки на Кавказском фронте. 1914-1917 - Федор Елисеев

Он появился совершенно один, даже без сопровождения казака, а откуда? Словно вынырнул из-под земли. На мое отдание воинской чести он изгибом спины в пояснице поклонился по-станичному. Но когда он подошел к «трем командирам», то и генерал Колесников, и полковник Мистулов быстро поднялись на ноги и двинулись к нему навстречу. Они с радостными приветствиями встретили его, крепко жали и трясли его руку и буквально забросали его вопросами: «Откуда вы?.. Как вы?.. Давно ли вы здесь?» При этом называли его по имени и отчеству и очень почтительно.

Видно было, что они его знали давно, знали хорошо, близко и знали только с хорошей стороны, как и он их хорошо знал. Сам же старик полковник, не спуская сияющей улыбки со своего крупного, доброго и энергичного лица, заросшего густой и длинной щетиной, весело отвечал им на все вопросы. Он словно попал в долгожданную свою казачью семью, ту, которую так долго искал, и вот — нашел.

То был Генерального штаба полковник Вербицкий, Терского войска и командир 2-го Терского батальона 4-й Кубанской пластунской бригады. Его батальон — «вот там идет за перевалом», как сказал он Колесникову и Мистулову и указал рукой к северо-востоку от нас.

Весь староказачий костюм Вербицкого, внешний вид, его манера говорить, как и то, что он, командир батальона, идет отдельно от своей части где-то по горам и впереди, словно охотник, — все это, вместе взятое, еще более усилило в моем понятии его «казачье сходство» с дедом Брошкой из повести Толстого. Хотя Вербицкий по костюму, по бороде, по широкой и длинной рубахе-гимнастерке был полный прообраз самого Льва Николаевича Толстого.

Разговаривая, Вербицкий чисто по-станичному вытирал своей папахой катящийся в изобилии пот с коротко остриженной головы.

Скоро подошел адъютант Вербицкого, хорунжий Белоусов. Мы оказались с ним одного военного училища, Оренбургского казачьего, почему и разговор наш «о боевых действиях» был прост и ненатянут.

Белоусов окончил Оренбургское училище во время войны — ускоренные курсы — вахмистром.

Предрешив общее наступление, командиры расстались. В тот же день, когда мы остались вдвоем, я спросил своего командира о Вербицком, выразив удивление, что он очень старый офицер, Генерального штаба, и только в чине полковника и в должности командира батальона.

Мистулов подумал, потом как-то загадочно глянул мне в глаза и коротко пояснил:

— Полковник Вербицкий — ученый человек нашего войска. Умница, историк, либерал, правдист и настоящий казак… Но не всегда был сдержан на слова… Вот почему его и держали в тени. И вот только теперь, по войне, достали «из архива»… — Мистулов сказал и смолк. И потом добавил: — Но его очень любят и уважают в нашем войске.

К нашим трем командирам, очень солидным и интересным, прибавился четвертый, но еще более интересный и оригинальный.

8 июля наша бригада, пройдя долину Лори Дараси (Долина Роз) вдоль с востока на запад, была остановлена турками, занявшими каменистые позиции на пологих возвышенностях, замыкающих долину. Атаковать турок в конном строю без артиллерийской подготовки нашли невозможным. Чтобы не маячить перед ними и не нести ненужные потери, Колесников свернул бригаду и укрыл ее в провале между двух хребтов. Здесь «три командира» решали, что же дальше делать. Донесено было по начальству. Очень скоро был получен ответ-телефонограмма от самого командующего Кавказской армией генерала Юденича с приказом: «Бригаде с боем двигаться вперед».

Генерал Колесников готов был уже исполнять это приказание, как оба командира полков энергично запротестовали. После долгих пререканий Колесников уступил, и было послано новое донесение генералу Юденичу: «До подхода нашей артиллерии и до подготовительного огня ею продвижение бригады вперед невозможно».

И вот на это донесение очень скоро получен новый приказ следующего содержания:

«Сибирская казачья бригада весь свой боевой путь проделывает по тылам турок. Сибирские казаки — наши гости здесь, на Кавказе, и они отлично применились к боевой обстановке ранее им неведомых мест, в то время как своя же, Кавказская бригада кубанских казаков идет только обыкновенным путем в силу приказа или устава. Приказываю двигаться вперед и атаковать турок. Юденич».

Полки стояли в узком ущелье, держа лошадей в поводу, а все офицеры бригады находились около «общего штаба».

Был сильный солнцепек. Все раскалено. Все измучены и жарой, и неопределенностью положения. Телефонограмма генерала Юденича, прочитанная Колесниковым громко вслух, огорошила и задела нас всех. И Мистулов, и Кравченко в самых решительных тонах доложили своему командиру бригады, что, несмотря на этот приказ, атака на турок без артиллерийской подготовки — безумие.

В недостаточной смелости, упорстве в бою, как и личной храбрости, обоим нашим командирам никто не может бросить упрека. Все офицеры были на их стороне. Тогда генерал Колесников, нами так уважаемый, вдруг сказал, что он, как военный, должен выполнить приказ точно, и, поднявшись на ноги, уже упрямо и решительно, не глядя ни на кого, заявил:

— Господа!.. Я приказываю идти! — и скомандовал: — По коням! Мистулов, молча, с краской от возмущения на своем всегда

бледном лице, быстро поднявшись с разостланной бурки и взяв под козырек, произнес-прошипел:

— Слушаюсь, ваше превосходительство…

За все время их встречи он впервые ответил генералу Колесникову официально и по титулу, чем подчеркнул полное свое несогласие с ним, как и возмущение его распоряжением.

Полковник же Кравченко, как черноморец и летами старше самого Колесникова, молча, спокойно встал и пробурчал своим сотенным командирам: «Йдыть к сотням…»

Это было начало нашей трагической конной атаки всей бригады.

Что случилось бы, если бы генерал Колесников не исполнил приказание командующего армией генерала Юденича? Он был бы отрешен от командования, отозван в тыл и сломал бы себе военную карьеру.

— Ваше превосходительство, позвольте представиться своему командиру полка! — взяв под козырек, отрапортовал генералу Колесникову хорунжий Абашкин, полчаса тому назад прибывший в свой 1-й Таманский полк по добровольному своему откомандированию из штаба дивизии, где он был обер-офицером для поручений.

В августе 1913 года вновь испеченным хорунжим я ехал в гости в Майкоп. На станции Курганная встретил очень молодого и изящного светлого блондина, хорунжего, на погонах которого стояла литера «1 Т». Он отчетливо, чисто по-юнкерски козырнул мне, проходящему по перрону. По литере на погоне и по всему его свежему и чистенькому виду в темно-вишневой черкеске я понял, что он молодой хорунжий и мой однобригадник. Мы представились друг другу. Он в этом же году окончил Николаевское кавалерийское училище и проводил отпуск в своей станице Курганной. Эта мимолетная встреча нас очень сдружила, когда мы вторично встретились уже на фронте, в Турции.