Assassin's Creed. Ересь - Кристи Голден

Жанна говорила, что предательство – единственное, чего она боится. Флер не раз клялась, что никогда не покинет Жанну, что без Девы для нее жизни нет. Но в итоге она, как и все, показала Жанне свою спину. Бог видел, каждый новый день, проведенный подле Жанны, разрушал его все больше и больше. Но он не уходил. Он до конца останется свидетелем ее жизни, даже если ему придется сделать это в полном одиночестве. «В конце концов, – тоскливо подумал Габриэль, – мы все одиноки, кроме Жанны, у нее есть голоса».

Суд над Жанной тянулся целых одиннадцать дней, затем публичные слушания прекратились, и последующие заседания трибунала была закрытыми. Число людей, испытывавших к Деве сострадание, росло, а члены трибунала все больше походили на наемных убийц, которыми, по сути, и были. Габриэль отчаянно пытался получить хоть какие-то сведения о ходе процесса: старательно подпаивал тех, кто мог хоть что-то рассказать. Они говорили невнятно о таких вещах, которые он едва понимал: в какую опасность попала Жанна из-за отказа сдаться воинствующей Церкви, которая и есть представитель Бога на земле. Они рассказывали о странном ангеле, которого она видела, когда он держал корону над головой Карла. Это Габриэлю было понятно: ангелом тогда была королева Иоланда, Наставник ассасинов. Ассасины не только не защитили Жанну, но еще больше усугубили ее положение.

Рассказывали, что много вопросов задавали о ее мужском платье. До трибунала никто, включая священников, ранее допрашивавших ее в Пуатье, не выражал неудовольствия мужской одеждой, которую носила Жанна, когда ездила верхом, шла в атаку и спала в окружении солдат. Но Кошон и д’Эстиве, как терьер в крысу, вцепились в ее мужское платье, провозглашая его ношение великой ересью, оскорбляющей Бога. Так, собирая сведения по крупицам, Габриэль имел некоторое представление о том, что происходит с Жанной. До него дошел слух, что сегодня несчастную девушку привезут на кладбище Сент-Уэн. Наконец процессия появилась – не менее дюжины священников. Габриэль узнал во многих из них участников публичных заседаний трибунала, но какова была их роль здесь, он понятия не имел.

Юноша не видел Жанну почти два месяца, и сейчас сердце у него оборвалось: она еще больше исхудала, щеки ввалились, синие глаза потухли, длинные волосы спутались и превратились в темный клубок. Запястья были такими тонкими, что железные кандалы едва с них не соскальзывали. Габриэль протискивался сквозь толпу поближе к Жанне, чтобы заглянуть ей в глаза, не привлекая внимания солдат, которые вели ее к помосту.

Мэтр Гийом Эрар начал проповедь. Габриэль его не слушал, он лихорадочно оглядывался по сторонам, искал лазейку, чтобы устроить Жанне побег, если бы только вскочить на помост и…

И что? Он один, и он не ассасин, прошедший полную боевую подготовку. Он не надеялся в одиночку победить несколько сот вооруженных солдат и скрыться из города с пленницей, измученной голодом и истязаниями, чьи запястья и щиколотки опутаны цепями.

Мэтр Гийом Эрар поносил короля Карла, а Жанну называл «монстром», «ведьмой», «еретичкой», «идолопоклонницей». У Габриэля в голове не укладывалось, что все это происходит на самом деле. Он видел, что лицо Девы не озарилось светом, когда она заявила о своем требовании передать ее дело на рассмотрение Церкви:

– Я взываю к Отцу Небесному и святому папе римскому.

– Невозможно отправиться к папе – это слишком далеко, – резюмировал мэтр Эрар.

Он махнул рукой священнику помоложе, Жан Массье подошел и протянул Жанне какой-то листок пергамента. Было видно, что молодому человеку очень неловко выполнять свои обязанности.

Габриэль не знал, что это за пергамент, но Саймону это было хорошо известно. Это была цедула, то есть расписка в отречении, где Жанна якобы клялась – «в будущем она не станет больше носить ни оружия, ни мужского платья, ни стриженых волос». В обмен на отказ от этих ересей она наконец-то будет принята под опеку Церкви и не будет отдана светскому правосудию.

Саймон знал, что этот маленький листок пергамента никогда не будет прикреплен к обвинительному приговору. Прикрепят другую цедулу, в пять раз длиннее. Позже кто-то перенесет на новый документ и подпись Жанны.

Девушка долго вглядывалась в цедулу, затем сказала:

– Я хочу, чтобы секретарь прочитал мне, что здесь написано, хочу, чтобы мне разъяснили, должно ли мне это подписывать.

Эрар раздраженно прорычал:

– Подписывай сейчас, иначе ты сегодня же сгоришь на костре!

У Габриэля оборвалось сердце. У Саймона кровь застучала в висках.

Жан Массье после короткого колебания принялся громко зачитывать цедулу Жанне. Он закончил, возмущенный ропот поднялся в толпе зевак и среди английских солдат, стоявших на помосте и вокруг него. Габриэль отчетливо услышал, как Кошон сказал бедолаге Массье: «Ты поплатишься за это».

Молодой человек не дрогнул.

– Если ты подпишешь, – сказал Массье, – то будешь считаться раскаявшимся еретиком. Ты останешься в заключении, но тебя отправят в церковную тюрьму, где за тобой будут присматривать женщины, и тебе сохранят жизнь. Тебя, может быть, даже освободят, и ты однажды отправишься домой. Если откажешься, тебя предадут огню.

Ко всеобщему удивлению, Жанна рассмеялась. Она взяла протянутое ей перо и нарисовала на пергаменте круг и крест.

Габриэль, знал, что Жанна умела ставить свою подпись. Но она нарисовала круг, а в нем крест. И это был знак, Габриэль видел его и раньше. Условный знак для получателя письма, означавший, что письмо следует считать недействительным.

Жанна подозревала ловушку. И его прекрасная, умная Жанна оставляла для себя выход из этой ловушки.

Габриэль засмеялся. Казалось, Дева услышала его, она повернула голову, и он посмотрел в ее большие синие глаза. Короткая вспышка внутреннего света на мгновение озарила ее лицо, и, не отдавая себе отчета, Габриэль начал проталкиваться к ней.

Толпа вокруг него неодобрительно заволновалась.

– Король зря потратил на вас деньги, – с сильным английским акцентом сказал кто-то Кошону. – Ему придется несладко, если Жанна ускользнет от нас.

Епископ уверенно ответил:

– Господин, не беспокойтесь, она от нас не уйдет. А если и уйдет, мы ее снова схватим.

Габриэль уже не смеялся, леденящий душу страх охватил его от этих слов и от того, что происходило на помосте. Он услышал, как кто-то говорил Жанне:

– Жанна, ты хорошо держалась и, благодаря Господу, спасла свою душу.

– Что до того, – в ответ сказала Жанна, – пусть кто-нибудь из церковников отведет меня обратно в вашу тюрьму, как вы и обещали, чтобы я более не находилась в руках этих англичан.

Во всеобщей какофонии холодно и жестоко прозвучал голос Жана д’Эстиве:

– Отведите ее туда, откуда привели.

– Нет! – вырвалось у Габриэля, и он с вновь охватившей его решимостью рванулся к помосту – глупо, бестолково. Он видел только Жанну, ужас искажал ее некогда прекрасное и светлое лицо.