Assassin's Creed. Ересь - Кристи Голден

– Повреждения моего тела при падении и стали для меня епитимьей! – парировала Жанна, чем вызвала у Флер слабую улыбку.

– Твои голоса посылали тебя в самое сердце Франции?

– Я сделала это по велению Отца Небесного. Я все делала по Его велению.

– И Господь повелел тебе носить мужскую одежду?

Было очевидно, что последний вопрос сильно удивил Жанну. Габриэль вспомнил тот момент, когда это обсуждалось, и тогда все, от де Меца до добрых людей Вокулера, которые дали деньги на мужское платье для Жанны, считали это мудрым решением. В мужском платье было удобно ездить верхом, не привлекая излишнего внимания, оно также оберегало Жанну от мужской похоти. Жанна охотно согласилась с таким решением. Габриэль отлично знал: если бы ее голоса возражали против этого, девушка отказалась бы не раздумывая.

– Одежда человека совершенно не важна. – На лице Жанны появилось смущение. – Но я не делала ничего без повеления Отца Небесного и Его ангелов, в том числе не надевала мужское платье без их ведома. В Пуатье меня уже спрашивали об этом, где добрые священники решили, что это…

– Где твоя мандрагора? – На этот раз вопрос задал Жан д’Эстиве. Лицо его имело такое выражение, будто он съел лимон.

Жанна немного опешила от такой резкой смены темы допроса, но, когда она отвечала, голос ее звучал спокойно.

– У меня нет мандрагоры и никогда не было.

– Но ты знаешь, что это такое.

«Ловушки и западни на каждом шагу, в каждом вопросе», – подумал Габриэль, задыхаясь от чинимой несправедливости и собственной злости. Он знал, мандрагора – это какой-то корень, которым пользуются ведьмы, чтобы творить свое колдовство.

– Я слышала, что ее используют для привлечения денег, но я в это не верю, – с легким презрением отчеканила Жанна.

Трибунал продолжал мучить ее своими вопросами: снова вспомнили дерево фей, спрашивали, видела ли она там волшебных существ; спрашивали о ее знамени. На что Жанна ответила, что гораздо больше почитала знамя, чем меч. Сердце у Габриэля болезненно екнуло: «Если бы меч был сейчас с тобой…»

– Я предпочитала знамя, потому что никого не хотела убивать.

– Не хотела?

– Никогда. – Голос Жанны прозвенел сталью, не оставляя сомнения в ее искренности.

– Тебе голоса велели ненавидеть бургундцев и англичан? – снова взялся за дело Кошон.

– У меня было большое желание и стремление, чтобы мой король получил свое королевство и объединился с герцогом Бургундским. А что касается англичан, я всегда хотела, чтобы они покинули Францию, о чем просила их перед каждой атакой. – Она посмотрела на Кошона, затем чуть склонила голову набок, взгляд Жанны сделался рассеянным, и впервые с момента ее появления в часовне лицо девушки начало излучать слабый свет.

– Ее голоса с ней, – прошептала Флер, и Габриэль, не в силах говорить от душевного просветления, только кивнул в ответ.

Жанна заморгала и снова посмотрела на Кошона:

– Не пройдет и семи лет, и англичане понесут гораздо большие потери, чем под Орлеаном. Они потеряют все, чего достигли во Франции. И произойдет это в результате великой победы, которую Отец Небесный пошлет французам.

Трибунал взорвался и засыпал Жанну вопросами, требуя от нее назвать день, час и место, где это свершится. Но девушка лишь качала головой:

– Мои голоса велели не говорить вам большего. И я боюсь вызвать их неудовольствие гораздо сильнее, нежели ваше.

– Ты веришь, что на тебе благодать Божья? – спросил Кошон с притворной беззаботностью.

Повисла тишина. Сейчас, что бы Жанна ни сказала, это навредит ей и навлечет на ее голову проклятие. Если она скажет «да», ее обвинят в ереси, поскольку никто не может этого знать, если она скажет «нет», тем самым все сказанное ею будет ложью.

Но девушка казалась абсолютно спокойной. Нежная улыбка появилась на ее лице, а сияние усилилось, когда она заговорила:

– Если бы не благодать Божья, разве бы Отец Небесный позволил мне быть там, где я была? И будь я лишена Божественной благодати, послал бы Отец Небесный меня туда, чтобы я стала самой несчастной женщиной в мире, зная, что на мне нет Божьей благодати.

Слова Жанны прозвучали в звенящей тишине. Трибунал молчал, повергнутый в оцепенение простой крестьянской девушкой, изнуренной, но с таким изяществом и смирением сумевшей обойти искусно расставленную теологическую ловушку.

Тишину нарушила Жанна. Она добавила:

– Я верю, мои голоса говорят мне, что я буду спасена. Я верю в это так твердо, как будто это уже свершилось.

Д’Эстиве, каноник маленького роста с жестоким лицом, пришел в себя первым:

– После такого откровения ты веришь, что больше не можешь совершить смертный грех? – Он покачал головой, тряся густой шевелюрой.

– Мне об этом ничего не известно, но я во всем полагаюсь на Отца Небесного.

– Очень весомый ответ, – сказал д’Эстиве.

– И для меня это великое сокровище.

Туман, печально наплывая серыми мягкими волнами, стер сияющее лицо Жанны. Саймон был практически уверен, что в последний раз видел лицо Девы таким спокойным и умиротворенным.

Черт возьми!

– Это предсказание Жанны, – раздался голос Виктории, – оно сбылось?

Саймон кашлянул, прочищая горло.

– Это… а, да. Через шесть лет Париж перешел в руки французов. Если бы только она могла дожить до этого момента и увидеть все своими глазами.

– На сегодня достаточно? – мягко спросила Виктория.

Достаточно ли? Возможно, это будет его последним воспоминанием о Жанне д’Арк – отважная девушка, не сломленная заключением, наполненная живым духом и верой, твердой как гранит, исхудавшая и слабая, но еще не сожженная.

– Нет, – ответил Саймон.

Он не мог отпустить Жанну. Не сейчас. Кто знает, может быть, он никогда не сможет ее отпустить.

– Хорошо, – послушно сказала Виктория, и туман снова заклубился.

Четверг, 24 мая 1431 г.

Аббатство Сент-Уэн, Руан

Габриэль стоял на кладбище. Его окружало еще несколько человек, все они жадно смотрели на помост, наскоро возведенный для жестокого представления, которое должно было разыграться. И хотя юноша находился среди толпы, за два десятилетия своей жизни он никогда еще не был так одинок.

Флер с ним не было.

Маленький мальчик ждал его внизу у лестницы. «Твой Цветок просил меня сказать тебе, что она больше не может этого выносить. Она сожалеет, но вынуждена уйти, – сказал мальчик ошеломленному Габриэлю. – Она сказала, что надеется, ты обретешь покой и счастье и не станешь ее искать».

«Не беспокойся, – выдавил из себя юноша; неожиданное известие окончательно выбило почву у него из-под ног, так что он вынужден был привалиться к стене. – Я и думать забуду об этой предательнице».