Любовь властелина - Альберт Коэн

Мадам Дэм, которая чувствовала себя как на экзамене перед лицом профессионала, выдала первосортную молитву, с таким жаром, что ее мясная фрикаделька моталась вверх-вниз. По истечении двух минут месье Дэм украдкой погрузил указательный палец в суп, чтоб проверить его температуру. Мадам Вентрадур тоже нервничала, сама того не сознавая. Эта старая ханжа, которая заводила для всех молитву на полчаса, всегда находила молитвы других слишком длинными. Когда мадам Дэм доносила до сведения Всевышнего тяготы и трудности, выпавшие на долю Джульетт Скорпем, мадам Вентрадур, вся такая, как всегда, импульсивная, испустила негромкий трагический крик и схватилась за сердце. Какой ужас! У нашей дорогой Джульетты трудности! А она-то ничего не знает об этом!

— Ах, простите, дорогая, простите, продолжайте.

Она закрыла глаза, попыталась внимательно слушать, но одна мысль сверлила ее мозг: как бы не забыть спросить, что же за трудности у Джульетты. Наконец ей удалось прогнать это пустое беспокойство, она поплотнее закрыла глаза и попыталась вслушаться в то, что говорила молящаяся. Она не могла все же помешать себе подумать, что формулировки-то у Антуанетты довольно однообразные. В ее молитвах не было того, что так любила мадам Вентрадур: импровизации, игры, изюминки. Ее пресыщенный вкус уже не удовлетворяли вкусовые качества обычных молитв, необходимы были приправы и пряности. Так, например, она каждые пять лет приобретала новую Библию, чтобы не лишать себя удовольствия подчеркивать снова и снова полюбившиеся строки, воинственно тряся головой. В глубине души, надо признать, вся эта каждодневная религия слегка раздражала мадам Вентрадур, хотя она сама этого и не сознавала. И поэтому она изыскивала — в первой ли проповеди молодого пастора, во фразе ли черного евангелиста, в речи ли индийского принца, обращенного в христианство, — какую-нибудь такую дополнительную красочку, необычный оттенок, который убедил бы ее, что религия действительно интересна.

Мадам Дэм внезапно подумала о поезде, отправляющемся в девятнадцать сорок пять, и тут же перескочила к завершению, на всех парах возблагодарила Всевышнего за хлеб насущный, который в данном случае был дополнен черной икрой, фуа-гра и жареным цыпленком от Росси, русским салатом, разными сырами, пирожными и фруктами. Всевышний иногда умеет устроить красивую жизнь, да.

— У Гантетов изрядное состояние, — заметила мадам Венрадур.

— Ну, я бы сказала, значительное состояние, — уточнила мадам Дэм. — Две гостиные анфиладой. Еще кусочек цыпленка? Может быть, кожицы? Я считаю, что поджаристая кожица — самый смак в птице. Ну что, тогда сыра? Тоже нет? Ладно, перейдем к десерту. Ипполит, прожуй свое безе и помоги мне, пыжалста, а то у меня опять в ногу вступило. Поспеши, уже шесть часов, у тебя едва час с четвертью, чтобы все закончить, нельзя же заставлять такси нас ждать. Давай, убери со стола и сложи все как следует на кухне, чтобы домработница не нашла все вверх тормашками завтра утром, — что она тогда может о нас подумать? Остатки положи в холодильник, нет, только не сыр, его нельзя так класть, или, знаешь, заверни кусочки в фольгу, закрой на кухне ставни, все остальные ставни уже закрыты, выключи газовый счетчик и быстро собери мои вещи, кроме чемодана с платьями, конечно, их я сама положу, ты в этом ничего не понимаешь, ах, как я от этого устала. Что до всего остального, все нужные вещи я положила на кровать и на два столика, ты мне их как следует сложишь в два чемодана, как ты умеешь, чтобы все компактно уложить, и осторожно с хрупкими вещами, и не забудь аккуратно сложить мой плед и пристегнуть ремнями оба зонтика. Ах, послушай, я с этими своими нервными расстройствами забыла надеть чехлы на диван и кресла, надень их. Когда ты сложишь чемоданы, неси их вниз, шоферы всегда просят невероятные чаевые за то, чтоб стащить чемоданы, поставь их за дверью, это нас поторопит. Слушай, нет, за дверью ставить рискованно. В вестибюле, сразу перед дверью. Вперед, быстренько, пошевеливайся, пыжалста.

— А мне нузно ессе мыть посуду?

— В последнюю очередь, если успеешь, помой, но постарайся там не набрызгать.

— А ты знаешь, я сделал этикетки на семоданах непромокаемыми, на случай доздя. Я сделал это с помосью свесьного воска.

— Очень хорошо, иди уже, хватит лодырничать, займись уже делом. Быстро разбери стол, а то нам нужно немного покоя, у нас разговор строго между дамами. А пирожные оставь. Возьмите пирожное, дорогая. Вот это, японское или, может быть, безе? Я так возьму ромовую бабу, это моя слабость.

Пока месье Дэм собирал со стола, две подружки поглощали пирожные в чудовищных количествах, обуждая при этом двухголосую проповедь в прошлое воскресенье. Это прекрасная идея, чтобы привлечь молодежь, сказала мадам Дэм. На третьем шоколадном эклере мадам Вентрадур согласилась. Конечно, проповедь на два голоса — идея чересчур смелая, но она вовсе не против разумных нововведений.

Когда маленький старичок унес последнюю порцию тарелок и приборов, две дамы предались обсуждению разнообразных интересных тем. Сначала речь шла об очаровательной даме, у которой такая очаровательная вилла в огромном и очаровательном парке; затем о неблагодарности бедных, которые так редко бывают признательны за то, что ты для них делаешь, а им надо все больше и больше, они не умеют принимать милости хотя бы с капелькой смирения; затем о дерзости молодых служанок, эти мамзели требуют еще дополнительные свободные полдня в придачу к воскресенью, хотя у них нет же таких потребностей, как у нас, а если еще подумать о трудах, которые мы тратим на то, чтобы научить их хотя бы каким-нибудь манерам, а они что-то стали редки, теперь и не найти прислугу, эти мамзели предпочитают идти работать на фабрику, у них больше нет призвания к труду на благо ближнего своего, потому что тот человек из высшего опчества, который нуждается в прислуге, тоже в конечном итоге ближний.

Мадам Дэм после этого пропела хвалу мадемуазель Маласси, в Лозанне, «для кого-то будет очень хорошая партия, у ее родителей квартира — четырнадцать или шестнадцать окон в фасаде, и всяческие нравственные качества, разумеется». Потом она воздала должное величию Канакисов, Рассетов и господина заместителя Генерального секретаря. Дражайшая Эммелина тогда спросила, как прошел обед с этим господином из Лиги Наций, но мадам Дэм притворилась тугой на ухо, остереглась впадать в подробности и ограничилась заявлением, что это выдающийся человек и ей доставило огромное удовольствие беседовать с ним, не уточняя, что беседа происходила по телефону.

И наконец, разговор коснулся излюбленной темы, а именно фактов и событий из жизни королев, про которых они знали все: как те проводят время, что надевают, во сколько встают и даже что едят на завтрак, перед которым, как правило, съедают грейпфрут. Они начали с королевы Марии-Аделаиды, их любимицы, у нее такие прелестные детки. И еще прелестно, что она так интересуется лошадьми и скачками, это очень изысканно. И к тому же, сказала мадам Дэм, мерзко и эгоистично хрустя последней корзиночкой с яблочным джемом, наша дорогая Мария-Аделаида обладает высочайшим умением всегда быть естественной, простой, улыбчивой, удивительно обаятельная личность, не правда ли?

— Кажется, что она иногда приподнимает край завесы, чтобы посмотреть на обычных людей, что она старается понять людей из низшего опчества, чтобы приобщиться к их жизни, она так интересуется бедными! Это так крясиво, не правда ли? Есть очень крясивая история про ее сына Джорджа, старшенького, ему сейчас восемь лет. Боже, как быстро летит время, мне кажется, что это было вчера, он еще лежал в своей колыбельке, украшенной цветами короны, ну вот, маленький принц Джордж, тот, с кудряшками, вы помните, который будет королем но достижении совершеннолетия, она, очевидно, примет регентство после смерти короля, ну вот, говорят, что маленький принц Джордж на вокзале, в ожидании поезда, чтобы поехать в один из их прелестных дворцов в провинции, он совершенно забыл, кто он такой, и принялся бегать по перрону, как обычный ребенок, это так крясиво, не правда ли? И потом он увидел начальника вокзала с флажком, который собирался дать сигнал к отправлению другому поезду, и он сказал ему, пыжалста, можно я махну флажком? Да-да, он сказал пыжалста, это так крясиво, все-таки он принц! Начальник вокзала был потрясен и растерян, потому что он ни за какие блага на свете никому не должен отдавать свой флажок, это запрещено регламентом, но что делать, сказал он себе, это же принц, и он дал свой флажок маленькому принцу, и говорят, тот не сумел махнуть им так, как надо! Это было так трогательно! У всех людей на вокзале слезы навернулись на глаза! А вот еще одно приключение маленького принца, тоже очень крясивое. Выходя из королевского дворца, он, как истинный сын своих родителей, на все обращает внимание, как говорится, смотрит хозяйским глазом, и он заметил, что шнурки на ботинках у одного из гвардейцев, охраняющих дворец, развязаны, и он ему об этом сказал, и, как говорят, гвардеец ему ответил, я сожалею, монсеньор, он ему сказал монсеньер, хотя ему всего восемь лет, так вот, я сожалею, монсеньор, но я не могу наклоняться, мне это запрещено, я должен стоять по стойке «смирно». И вот, говорят, маленький принц наклонился, и даже встал на одно колено, и сам завязал шнурки простому солдату! Только особам королевской крови свойственна такая простота! Ах, это невыразимо прекрясно! Потому что он же мог сказать солдату — я принц, и я приказываю вам наклониться! И говорят, Мария-Аделаида запретила, чтобы народ рукоплескал принцу и принцессе, когда они едут в машине по улицам. Но несмотря на ее простоту, она обладает необычайным достоинством! Говорят, когда один знатный дворянин сказал ей «ваш отец», она ответила просто: вы хотели сказать «его величество король»? Тот дворянин ужасно смутился! Но я должна заметить, что он все это заслужил. Вы не находите? Я бы вообще на ее месте просто повернулась бы к нему спиной и пусть себе стоит с разинутым ртом! Эммелина, я вот вдруг подумала, а вы читали историю малышки Лоретты во вчерашнем журнале?