Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер

Вскоре после той встречи французский издатель решил еще раз повидаться с Эдгардо, навестив его в Сан-Пьетро-ин-Винколи. Придя туда, он вначале поцеловал ковчег с оковами святого Петра, а потом отправился к неофиту. «Я увидел те же открытые и живые манеры, те же большие умные глаза». Вёйо, не устававший собирать материалы, подтверждавшие его позицию, стал расспрашивать мальчика о его семье. «Он сказал мне, что любит отца и мать и что вернется жить к ним, когда станет старше и образованнее, и тогда расскажет им про святого Петра, про Иисуса и про пресвятую Марию». По словам Вёйо, они еще немного побеседовали, а потом Эдгардо вернулся в класс. Француз заключал своим всегдашним саркастичным тоном: «Похоже, сам он не сознает, насколько ужасна его участь. А ведь месье Пле уверяет, что ужаснее не бывает»[257].

Могла ли история, в которой участвовали неграмотная служанка, бакалейщик и маленький еврейский мальчик из Болоньи, изменить ход истории Италии и истории церкви? Вопрос не столь надуманный, как может показаться. Можно смело утверждать, что Анна Моризи — распутная и неимущая девица, неспособная написать даже собственное имя, — внесла больший вклад в объединение Италии, чем многие из героев Рисорджименто, чьи статуи стоят сегодня на площадях итальянских городов.

Национальная гордость заставляет итальянцев видеть в объединении своей страны прежде всего результат итальянских националистических настроений, воплотившихся в одержимом мыслителе Джузеппе Мадзини, итальянской воинской доблести, воплотившейся в бесстрашном Джузеппе Гарибальди, итальянской дипломатической изворотливости, воплотившейся в графе Кавуре, и, наконец, преданной своему народу итальянской королевской власти в лице Виктора Эммануила II. Но событием, которое по-настоящему ускорило объединение Италии, начавшееся в 1859 году, стало решение французского правительства, и в частности императора Наполеона III, направить войска в помощь Сардинскому королевству для изгнания австрийцев из Северной Италии, а также одобрить присоединение к этому королевству не только земель, находившихся непосредственно под властью Австрии, но и тех, где были расквартированы австрийские гарнизоны, — а к ним относилась значительная часть Папской области.

Здесь не место для подробного рассказа о жизни Наполеона III и его эпохе. В более ранний период он был энтузиастом объединения Италии и даже принимал участие в итальянских бунтах 1831 года, вдохновленных карбонариями. С другой стороны, в 1849 году, желая укрепить собственную власть и стремясь с этой целью заручиться поддержкой католиков, он направил французские войска в Рим, чтобы разгромить там республику и восстановить старый режим. Боясь настроить против себя католиков во Франции, он оставил французских солдат в Риме, однако, оставаясь в душе противником государства, которым по церковным законам управляет папа, он выказывал себя в лучшем случае нерешительным сторонником папской власти.

По словам одного болонского журналиста, который вспоминал о деле Мортары спустя полвека, захват Эдгардо стал для папской власти самоубийственным ударом. В патриотической манере журналист объясняет это отнюдь не воздействием этой истории на французов, а сильным впечатлением, какое она произвела на либералов и масонов в самой Италии, в чьих глазах папская власть давно уже дискредитировала себя[258]. А вот французские журналисты, тоже называвшие дело Мортары последней соломинкой, переломившей хребет папскому режиму, писали больше о том, как это дело повлияло на французское общественное мнение. Статья в L’Espérance, вышедшая в самом начале 1860 года, вскоре после падения папского режима в «легациях», сообщала (вне сомнения, впадая в преувеличение), что не было ни одного французского солдата, который, вернувшись в родную деревню, не рассказывал бы там про маленького еврейского мальчика, украденного у родителей[259].

Нельзя сказать, что подобного мнения о значимости дела Мортары придерживались только журналисты или горячие сторонники крошечной еврейской общины Италии. Историк Артуро Карло Йемоло, главный в Италии специалист по отношениям церкви и государства, причисляет действия папы Пия IX в истории с Эдгардо к важнейшим событиям его понтификата, а сам этот понтификат — к имевшим самые серьезные последствия для истории церкви. Йемоло ставит дело Мортары в один ряд с выпущенной папой в 1864 году декларацией «Список заблуждений» (Syllabus errorum, знаменитый документ, в котором церковь порицала современность) и с созванным им Первым Ватиканским собором 1869–1870 годов, на котором был провозглашен новый церковный догмат о папской непогрешимости: все это были главные вехи, которые проясняли папскую философию для остального мира. И эта философия оказалась роковой для самого папы, так как начисто отбила у конституционных правительств католических стран желание спешить на помощь Святейшему престолу[260].

Ведущие биографы Пия IX тоже проводят связь между поведением папы в деле Мортары в 1858 году и утратой им большей части своих земных владений в следующем году. «В более широкой исторической перспективе, — пишет Джакомо Мартина, самый выдающийся итальянский биограф папы, — дело Мортары свидетельствует о глубине религиозного чувства Пия IX, о его твердости в исполнении любой ценой того, что он почитал своим прямым долгом. Он понимал, что рискует лишиться популярности, престижа (в ту пору еще почти непоколебимого) и, что важнее всего, поддержки своей мирской власти со стороны французов»[261].

Предчувствие близящихся больших перемен уже несколько месяцев держало жителей Болоньи в состоянии тревожного возбуждения. Город и в прошлом не раз восставал против папского правления, и сейчас было понятно, что сражения, происходящие на севере Италии, могут решить судьбу болонцев. Хотя знаменитый Болонский университет находился под папским управлением, его студенты всегда готовы были примкнуть к бунтарям.

В середине апреля 1859 года, когда должна была состояться лекция о Наполеоне Бонапарте, в зал набилась огромная толпа, взбудораженная мыслью о том, что, быть может, уже скоро племянник Бонапарта проложит путь к объединению Италии. Власти, перепуганные таким зрелищем, посоветовали лектору (священнику) не проводить занятие, и вскоре в аудиторию ворвался отряд полицейских с обнаженными мечами и принялся разгонять студентов. Либерал Энрико Боттригари так описывал это столкновение в своем дневнике: «„Вон отсюда, мерзкие свиньи! Вон, собаки!“ — такую брань изрыгала эта грубая солдатня. Но оскорблений им было мало: они принялись избивать и ранить лезвиями и остриями мечей безоружных юнцов». Студенты бросились бежать из лектория, но снаружи их уже поджидали две колонны жандармов под командованием полковника де Доминичиса, руководившего операцией[262].