Сияние - Стивен Кинг

Выскользнув из расслабленных пальцев, квитанции медленнопокачиваясь поплыли вниз, чтоб лениво приземлиться на пол. Сомкнутые веки, наизнанке которых вырисовывалось объемное изображение отцовского лица, чутьприоткрылись – и опустились вновь. Джек легонько вздрогнул. Его сознание плыловниз, как эти квитанции, как листья осины в листопад.

Такова была первая фаза его отношений с отцом. Оназакончилась, когда Джек понял, что и Бекки, и братья – все старше него –ненавидят Торранса-старшего, а мать, неприметная женщина, которая редкоговорила в полный голос и все бормотала себе под нос, терпит мужа толькопотому, что ее католическое воспитание подсказывает: это твой долг. В те дниДжеку не казалось странным, что все свои споры с детьми отец выигрываеткулаками – так же, как не казалось странным, что любовь к отцу идет рука обруку со страхом: Джек боялся игры в «лифт», которая в любой вечер моглакончится тем, что он упадет и разобьется; он боялся, что грубоватый, но добрыйнастрой отца по выходным вдруг сменится зычным кабаньим ревом и ударами «моейстарушки правой»; а иногда, вспомнил Джек, он боялся даже того, что во времяигры на него упадет отцовская тень. К концу этой фазы он начал замечать, чтоБретт никогда не приводит домой своих подружек, а Майк с Бекки – приятелей.

К девяти годам любовь начала скисать, как молоко – тогдатрость папаши уложила мать в больницу. С тростью он начал ходить годом раньше,став хромым после автомобильной аварии. С тех пор он никогда с ней нерасставался – с длинной черной толстой палкой с золотым набалдашником. Телодремлющего Джека дернулось и съежилось от раболепного страха – оно не забылосмертоносный свист, с которым трость рассекала воздух, и треск, когда онатяжело врезалась в стену… или живую плоть. Мать старик избил ни за что ни прочто, внезапно и без предупреждения. Они ужинали. Трость стояла возле отцовскогостула. Был воскресный вечер, конец папиного трехдневного уик-энда. Все выходныеон, в своей неподражаемой манере, пропьянствовал. Жареный цыпленок. Бобы.Картофельное пюре. Мать передавала блюда. Папа во главе стола дремал – илиготов был задремать – над полной до краев тарелкой. И вдруг он полностьюстряхнул сон, в глубоко посаженных, заплывших жиром глазах сверкнуло какое-тотупое, злобное раздражение. Взгляд перескакивал с одного домочадца на другого,на лбу вздулась жила – что всегда было плохим признаком. Большая веснушчатаяладонь опустилась на золоченый набалдашник трости, лаская ее. Отец сказалчто-то про кофе – Джек до сего дня не сомневался, что отец сказал «кофе». Мамаоткрыла рот, чтобы ответить, и тут палка со свистом рассекла воздух, врезавшисьей в лицо. Из носа брызнула кровь. Бекки завизжала. Мамины очки свалились вжаркое. Палка взвилась вверх и снова опустилась, на этот раз она рассекла кожуна макушке. Мама упала на пол. Покинув свое место, отец пошел вокруг столатуда, где на ковре, оглушенная, лежала мать. Двигаясь с присущей толстякамгротескной быстротой и проворством, он размахивал палкой. Глазки сверкали.Когда он заговорил с женой теми же словами, какими обращался к детям во времяподобных вспышек, челюсть у него дрожала: «Ну. Ну, клянусь Господом. Сейчас тыполучишь, что заслужила. Проклятая тварь. Отродье. Ну-ка, получи свое». Палкаподнялась и опустилась еще семь раз, и только потом Бретт с Майком схватилиего, оттащили, вырвали из рук палку. Джек (Джекки-малыш, он теперь стал малышомДжекки, вот сейчас – задремав на облепленном паутиной складном стуле, бормоча,а топка за спиной ревела) точно знал, сколько раз отец ударил, потому чтокаждое мягкое «бум!» по телу матери врезалось в его память, как выбитое накамне зубилом. Семь «бум». Ни больше, ни меньше. Мамины очки лежали вкартофельном пюре. Одно стекло треснуло и испачкалось в жарком. Глядя на это,не в силах поверить, они с Бекки расплакались. Бретт из коридора орал отцу, чтошевельнись тот, и он убьет его. А папа вновь и вновь повторял: «Проклятаятварь. Проклятое отродье. Отдай трость, проклятый щенок. Дай мне ее». Бретт вистерике размахивал палкой и приговаривал: «да, да, сейчас я тебе дам, толькошевельнись, я тебе дам и еще пару раз добавлю, ох, инадаю же я тебе». Мама,шатаясь медленно поднялась на ноги, лицо уже распухало, раздувалось, какперекачанная старая шина, из четырех или пяти ссадин шла кровь, и она сказалаужасную вещь – из всего, что мать когда-либо говорила, Джек запомнил слово вслово только это: «У кого газеты? Папа хочет посмотреть комиксы. Что, дождь ещеидет?» Потом она снова опустилась на колени, на окровавленное, распухшее лицосвисали волосы. Майк звонил врачу, что-то бормоча в трубку. Нельзя ли приехатьнемедленно? Мама. Нет, он не может сказать, в чем дело. Не по телефону. Это нетелефонный разговор. Просто «приезжайте». Доктор приехал и забрал маму вбольницу, где папа проработал всю свою взрослую жизнь. Папа, отчасти протрезвев(а может, это была тупая хитрость, как у любого загнанного в угол зверя),сказал врачу, что мать упала с лестницы. Кровь на скатерти… он же пыталсяобтереть ее милое личико. «И что, очки пролетели через всю гостиную в столовую,чтоб совершить посадку в жаркое с пюре?» – спросил доктор с ужасающим,издевательским сарказмом. – «Так было дело, Марк? Я слыхал о ребятах, которыезолотыми зубами ловили радиостанции и видел мужика, который получил пулю междуглаз, но сумел выжить и рассказывал об этом, но такое для меня новость». Папапросто потряс головой – черт его знает, должно быть, очки свалились, когда оннес ее через столовую. Дети молчали, ошеломленные огромностью этойхладнокровной лжи. Четыре дня спустя Бретт бросил работу на лесопилке и пошел вармию. Джек всегда чувствовал: дело было не только во внезапной и необъяснимойтрепке, которую отец устроил за ужином, но и в том, что в больнице, держа рукуместного священника, мать подтвердила отцовскую сказочку. Исполнившисьотвращения, Бретт покинул их на милость того, что еще могло случиться. Егоубили в провинции Донг Хо в шестьдесят пятом, когда старшекурсник Джек Торранспримкнул к активной студенческой агитации за окончание войны. На митингах,которые посещало все больше народу, он размахивал окровавленной рубашкой брата,но, когда говорил, перед глазами стояло не лицо Бретта, а лицо матери –изумленное, непонимающее лицо, – и звучал ее голос: «У кого газеты?»

Через три года, когда Джеку исполнилось двенадцать, сбежалМайк – он отправился в нью-хемпширский университет и получил немалую стипендиюМерита. Годом позже отец умер от внезапного обширного удара, настигшего его,когда он готовил пациента к операции. Он рухнул на пол в развевающемся,незастегнутом белом халате и умер, наверное, еще до того, как ударился очерно-красный казенный больничный кафель. Через три дня человек, властвовавшийнад жизнью Джекки, необъяснимый белый Бог-Призрак, оказался под землей.

К надписи на плите, «Марк Энтони Торранс, любящий отец» Джекдобавил бы еще одну строчку: «Он знал, как играть в „лифт“.»

Они получили очень большую страховку. Есть люди, собирающиестраховые полисы не менее увлеченно, чем прочие – монеты или марки; к ним-то иотносился Марк Торранс. Деньги за страховку пришли как раз тогда, когдазакончились ежемесячные полицейские штрафы и счета на спиртное. Пять лет онибыли богаты. Почти богаты…