Теперь ему принадлежу. Беременна от монстра - Мария Устинова

Я впервые была на летном поле в частой машине. Все в огнях. Прожекторы на вышках заливали все вокруг светом. С любопытством и страхом смотрела на пассажирские самолеты. Джип медленно двигался по бетону мимо огромных Боингов. Ночь, но терминал полон. Сквозь огромные светящиеся окна, блуждающие по залам ожидания люди выглядели крошечными.

Остановились мы у трапа небольшого реактивного самолета. Мне открыли дверь и помогли выбраться. С губ слетел пар. Я наклонилась, прикрывая собой спящую дочь от ветра. Мужчины помогли мне подняться по трапу. Мои вещи несли следом.

На вершине трапа меня встретил другой человек, думаю, тоже из штата Каца. Он был похож на предыдущих, одет так же. Сопровождала его женщина в форме бортпроводницы.

Я обернулась, в последний момент оглядывая терминал и летное поле, темноте в клочковатых облаках. Низкую луну, выглянувшую в разрыв. Скоро снова пойдет снег. Джип, замерший с открытыми дверями у трапа. Где-то неподалеку запустились реактивные двигатели и воздух наполнился надсадным гулом. Влажные щеки кололо от мороза.

— Прошу вас, — донесся голос бортпроводницы.

Телохранители передали меня и сбежали по трапу.

Я не хотела заходить в самолет.

До последнего надеялась — глупой детской надеждой, но все же, что Андрей придет. Успеет чудом к трапу и сядет со мной в самолет. Тогда с сердца упал бы камень. Или скажет — все в порядке, я решил проблемы. Как тогда он уладил их с Власовым. Он же смог, правильно? Слезы кололи лицо ледяными иглами.

— Госпожа Макова, поторопитесь!

Мужчина подхватил меня и направил в салон самолета. Бортпроводница заторопилась по проходу.

Госпожа Макова. Наверное, так принято обращаться к женщине, которая летает за границу частным самолетом. Я шла по проходу, а в глазах копились слезы. Ног не чувствовала, и навалилось такое бессилие, что Анюта стала казаться в два раза тяжелее.

Каца я увидела в глубине второго салона. Остановилась. Салон отличался от тех, что бывают в больших самолетах. Лаконичный, но шикарный интерьер. Четыре светло-бежевых кресла вокруг стола. Кац сидел спиной ко входу. В сером костюме, с красивой стрижкой — он выглядел здесь органично. Как человек, привыкший к частной авиации, большим деньгам и роскоши. Я оробела на минуту. Он смотрел без эмоций, рот мрачный, а глаза цепкие — словно деньги про себя считает. Из рукавов выглядывали белоснежные манжеты с запонками. Я таких людей только в кино видела. Казалось невероятным, что у Андрея есть такие знакомства…

— Садитесь, — сказал Кац. — Мы взлетаем.

Мне помогли расстегнуть и снять пальто, протянули руки к ребенку, но я не дала.

— Малышку нужно пристегнуть, — сказала девушка.

Я заметила на одном из кресел приспособление, похожее на автомобильное. Села у иллюминатора, девушка помогла с Анютой. Я положила ладонь на одеяло, чтобы чувствовать контакт.

Прозрачный, немигающий взгляд Эмиля всю душу наизнанку выворачивал.

Мне хотелось выбежать отсюда. Но трап убрали, и джипа уже не было. А через несколько минут самолет вырулил на взлетную полосу.

Частный самолет разбежался легко и быстро. Меня вжало в кресло, от неожиданности я вдохнула ртом. Шасси оторвались от бетонки, полоса и трава за ней резко накренились, когда самолет пошел вверх. Заложило уши. Самолет интенсивно набирал высоту, и Анюта расхныкалась сквозь сон.

На сердце было тяжело — но привычно. Там уже давно груз. Я смотрела, как уносится вниз земля, казалось, я оставляю там что-то важное, и душа рвется надвое — прямо по живому. Цена за мою черную любовь. Мы больше никогда не увидимся.

Эмиль Кац вытерпел неприятные ощущения взлета, не дрогнув лицом. Он смотрел на меня, излучая холод, а мне и так больно.

Я отвернулась, глядя на собственное отражение в толстых стеклах иллюминатора. Внутри звучали слова, которые мы не сказали друг другу. Чувства, которыми я не успела поделиться. Мы столько пережили, столько прошли… Меня переполняли невыраженные эмоции, которые так и погаснут со временем невысказанными.

Наверное, и я вместе с ними.

Похищение, погоня, его сжатые от усилий зубы, когда он берет меня на руки, чтобы отнести в госпиталь. Его успокаивающий голос: «Ты справишься», и первый крик нашей малышки.

Но я ведь знала, что он уйдет.

Не верила, но знала.

Знала всё о нем с самого начала.

Смотрела вниз, представляя, что Андрей где-то там. Представляла, как курит, криво улыбается, думает обо мне. Представляла, что он все равно там, живет, дышит, ждет меня. Смотрела, пока земля не скрылась за слоем облаков.

Когда самолет выровнялся, Эмиль отстегнул ремень и вызвал бортпроводницу.

— Коньяк, — сказал он.

На столе мгновенно оказался пузатый бокал с коньяком.

Он смотрел на меня прозрачными глазами. Пустой взгляд, каменное лицо. Словно ждет, что я расплачусь или начну причитать: слезы пеленой стояли в глазах.

Выпил до дна и поставил стакан. Налил снова.

У него был натянуто-скорбный вид, который я не могла идентифицировать. А потом дошло. С таким лицом неэмоциональные мужчины пьют за мертвых.

«Вы знаете, где Андрей?»

Этим вопросом я задолбала охранников, а ему задать не смогла.

Испугалась.

Не хочу слышать ответ.

Я хочу верить, что он остался там. Пусть для него все пойдет, как прежде, до нашего знакомства. Будет курить на кухне ночью — и вспоминать нас с дочерью! Слезы выкатились из переполненных глаз. Эмиль ничего не сказал. И не сочувствовал. Холодный человек. Я отвернулась, чтобы не плакать перед человеком, которому никого не жаль. Взгляд вернулся к дочке.

Аня активно сосала соску, таращась круглыми глазами. Очень внимательно, словно пыталась рассмотреть, что происходит.

Я улыбнулась сквозь слезы, и поправила одеяльце.

Время перелистывать страницы.

— Куда мы летим?

— В Пекин.

На миг я онемела.

— Вы шутите?

Он покачал головой.

— Я обещал устроить вас в безопасном месте. Я всегда выполняю обещания. Там будет безопасно для вас, — он взглянул на Аню. — Там живет моя семья. Сделать визы быстро, как просил Ремисов, получилось только туда. У вас будет квартира и содержание.

Ремисов. Звуки имени вонзились в сердце, как нож.

Я осмыслила сказанное:

— Что будет потом?

— Вам придется остаться минимум на год, — он раздраженно поболтал коньяком в бокале. — Возможно, больше. Не знаю.

Я не стала приставать — видно, что он мной тяготится. Обуза. Спасибо, что вообще помогает. Если бы меня не вывезли из госпиталя, кто знает, что бы с нами стало. Я не хочу в Китай. Но глядя на дочь, твердо решила, что справлюсь.