Короче, Склифосовский! Судмедэксперты рассказывают - Владимир Величко

Деваться некуда. Носилки с трупом взяли и понесли до морга. Там я открыл дверь, и тут выяснилось, что капитан боится заходить в «мертвецкую» — как он выразился! Вот здесь сержант оторвался на капитане. Поиздевался как следует. А труп с носилками стоял на земле у дверей. В общем, препирались они, препирались, а потом подошел прокурор, и только тогда они занесли труп в морг и положили туда, где я им показал. И вот выходят они назад и видят лежащий на секционном столе труп. Уж не знаю, чем он капитана заинтересовал, но он останавливается и спрашивает:

— А это кто? — И сержант, идущий сзади, тут же присел и, ухватив капитана за голень, рявкнул:

— Я-а-а!

От этого крика, от этого прикосновения, капитан нечленораздельно вскрикнул и в ужасе ломанулся на выход, при этом чуть не снес стоящего в дверном проеме прокурора. Сержант, выйдя на улицу, стал смеяться над испугавшимся капитаном и показывать на него пальцем. Капитан, справившись с собой и поняв, что произошло, хватает здоровенный дрын, лежащий около двери кидается на обидчика. И вот представьте картину: утро, уже чирикают проснувшиеся птички, легкий рассветный туман, а вокруг морга бегает здоровенный разъяренный и пузатый мужчина в форме и пытается достать палкой убегающего от него собрата по форме. При этом они орут во всю силу своих глоток. А если учесть, что голоса у обоих зычные, то через пару минут в окнах трехэтажного корпуса появились разбуженные больные и персонал и принялись с изумлением наблюдать за происходящим.

Гоняли они друг друга несколько минут, не слушая ни меня, ни прокурора — уж сильно обиделся капитан на сержанта. Неизвестно чем бы это кончилось, но капитан, оступившись, упал и, схватившись руками за лодыжку, заорал еще сильнее. В итоге — мы погрузили его на те же носилки и втроем (прокурор помогал) донесли капитана до приемного покоя. Там его осмотрел хирург, сделал рентген и, найдя перелом лодыжки, сопоставил его и наложил гипс. В итоге: капитан остался в хирургическом отделении, а мы пошли на работу, так как время уже подбиралось к восьми утра.

— Свидетелем такой смешной истории мне однажды пришлось быть, — грустным голосом закончил рассказ Юра Сапошкин.

— Угу, — протянул таким же тусклым голосом Миша Биттер, — смешно! Очень!

После этого все окончательно замолкли и постепенно разбрелись кто куда. Истории больше не рассказывались. Истории больше не воспринимались. Всем хотелось домой!

Давным-давно, еще в школьном возрасте, мне в руки попалась книжка Льва Шейнина «Записки следователя». Помню, что прочиталась она легко и в памяти осталась этаким приятным воспоминанием, а вот конкретные рассказы как-то не запомнились, ну или почти не запомнились, за исключением одного — рассказа о встрече двух судебных медиков. Автор описывал о том, как две оперативно-следственные группы одновременно проводили эксгумации на одном кладбище и в составе этих групп были два судебно-медицинских эксперта — люди почти преклонного возраста. И вот когда выпала свободная минутка эксперты — старые, но давно не встречавшиеся знакомые, стали с увлечением говорить о своей работе, обсуждать новости в своей профессии. Автор с уважением и даже завистью описывал разговор двух старых докторов, которые, невзирая на возраст, ненастную погоду и многолетний опыт работы, с юношеским энтузиазмом делились тайнами своего непростого ремесла. Вот это мне запомнилось! Вот это оставило заметный эмоциональный след в душе. Я не скажу, что стал судебным медиком именно из-за этого рассказа — вовсе нет. Просто этот рассказ стал неким постоянным, подсознательным фоном моей работы. И только с годами, проработав не один десяток лет, я понял, что этот рассказ еще и о другом. Этот рассказ — об одиночестве эксперта! Только чтобы это понять, потребовалось отработать много лет.

О святое мое одиночество — ты! Дни просторны, светлы и чисты, Как проснувшийся утренний сад. Одиночество! Зовам далеким не верь, Только крепко держи золотистую дверь, Там, за нею желаний ад[2].

Вот частенько от людей слышишь: «Какие все врачи бесчувственные. Какие они все циники!» Да, это мнение в известной мере справедливо, ибо здоровый цинизм в работе врача необходим. Сначала и мы, молодые доктора, придя в стан лекарей, посматривая на старших товарищей, тихонько в уме негодовали — как они могут так хладнокровно, едва отойдя от тяжелого больного, рассуждать о каких-то пустяках — о рыбалке и машинах, о женщинах и мужчинах. С годами врач, вырастая профессионально, понимает, что некий цинизм это — защитная реакция личности, нейтрализующая мешающий работе — а порой и сильно мешающий! — ненужный эмоциональный фон. А где же, спросите вы, край этому профессиональному цинизму? Где граница, за которой кончается здоровый цинизм и начинается… Вот, вот! Именно! Вы, дорогие читатели, правильно подумали — цинизм остается здоровым, пока не перерастает в равнодушие. Вот она та граница, которую врач, если он, конечно, врач, никогда не должен переступать!

А при чем же здесь судебная медицина, спросите вы? При чем здесь цинизм и одиночество — спросите вы? Как их совместить? Ну, во-первых, судебно-медицинский эксперт — врач и, значит, на него в полной мере распространяется понимание цинизма и равнодушия и границы между ними! А во-вторых, есть еще и сугубо специфическое явление, неприменимое к хирургам, терапевтам, гинекологам и другим врачам — это ее величество экспертиза и она, по определению, не может быть пристрастной, но! Но эксперт живет в обществе людей…

Пока судебно-медицинский эксперт молод, пока горит жаждой знаний и энергией молодости, он общается с большим количеством разных людей — милиционерами, следователями, адвокатами, судьями, прокурорами, врачами и множеством других, не имеющих к медицине отношения. Кое-кто из них становится приятелем, даже другом, а кое-кто близким другом. И вот однажды твой близкий друг попадает в неприятность — ну, например, кого-то сбивает на машине, пусть даже не насмерть. И эксперт стоит перед выбором. Он не можешь фальсифицировать результат экспертизы, но он и другу не может не помочь — ведь это друг! Вот этот выбор, сделанный однажды, и определит границу, определит вектор пути, по которому дальше он и пойдет. От того, какое он примет решение, определится его статус, пусть даже в его собственных мыслях. И мысли эти он будет доверять только собственной подушке. И она же честно и нелицеприятно скажет эксперту все, и он не сможет не согласиться с ее доводами — всегда честными, ибо они — есть внутренний голос эксперта, голос его совести. И постепенно эксперт начинает понимать, что есть граница, через которую переступить нельзя, потому что эта граница — закон. Не просто знать, а понимать это всеми клеточками своего «экспертного организма». И потихоньку, с годами, эксперт начинает круг общения ограничивать и со временем он четко поймет, что истинная независимость эксперта — одиночество! Нет, конечно, остаются друзья, которые никогда и ни о чем противоправном не попросят, потому что они настоящие друзья, но их будут единицы. И тогда экспертное сообщество, его отдельные представители, останутся единственным кругом общения для эксперта.