Души. Сказ 2 - Кристина Тарасова

И эта мысль прижгла ещё больней. Я оставил Аполло и побежал к дому: едва удерживаясь, взобрался по крыльцу. Несколько ступеней переросли в несколько десятков. Тишина прилипала к шагам, а потому я вскричал имена домашних поочередно. Никто не отозвался. Холл, кабинет и кухня пустели. Я ворвался в столовую и – опосля – навсегда закрыл туда двери; и даже спустя столько лет жена не позволяла себе интересоваться некоторыми тайнами дома.

На своих местах восседали отец, мать и близнецы. Они спали. Еда – с кишащей в ней живностью – была нетронута, и лишь напитки опробованы наполовину. Я поднял рухнувший с края стола (а, может, из рук) бокал и тонкой ножкой припаял его обратно, на уготованное место.

Подобное могли сотворить лишь слуги, ибо только им дозволялось притрагиваться к еде и разливать напитки. И потому что ни один слуга в доме не остался. Меня захлестнуло волнением и ужасом и вытряхнуло на пол столовой. Оглядев отравленных родичей, не досчитался Джуны.

Выкрикивая имя старшей сестры, я поднялся на второй этаж. Джуна нашлась: она лежала в своей постели – нагая и с багровой линией на горле. Очевидно, любовник добрался до неё.

Я рухнул перед ней на колени и, прижавшись к рукам, молил проснуться: и сестру, и себя. Удивительно, как неверующие обретают веру в безысходности.

– Только не ты, Джуна, – просил я и гладил фарфоровое лицо. – Джуна. – прижался к её груди и попытался уловить дыхание. – Пожалуйста, Джуна.

Тогда пришло осознание: я любил её, несмотря на уродство этих чувств и их противоестественную природу, несмотря на их неправильность и нетактичность, несмотря на отвращение сторон и тяжёлые последствия.

Клан Солнца пал. Некто изжил целое поколение.

Скорбь не унималась.

Луна улыбается мне и прижимается к груди. На нас смотрит солнце, а мы смотрим друг на друга.

– И вновь ты грустишь, – замечает молодая жена. – Я могу тебя осчастливить?

– Уже, – говорю я и пальцами взбираюсь по взмокшей от знойной погоды спине.

Кожа у Луны блестит, лицо сияет.

– Нет же! – противится девочка. – Прямо сейчас. В этот момент.

– Тогда расскажи, как счастлива сама.

Луна теряется.

– Мне большей радости нет, чем наблюдать твою, – говорю я.

И девочка, переворачиваясь на спину и обращая задумчивый взгляд небу, начинает лепетать. Я вижу в ней черты дома Солнца и то не может не пугать. В ней собрались все родичи и все их характеры, разобщённые и разрозненные слились воедино и вернулись в поместье.

– Ты слушаешь меня? – требует девочка.

– Иначе быть не может, – отвечаю я.

Вру.

Тогда, не ведая решениям и дальнейшему, вывалился из душного дома и рухнул на крыльцо. Следовало обойти территорию поместья, дабы убедиться в отсутствии слуг. Однако одна из слуг была обнаружена. Пенелопа – помощница по саду (та самая, направившая спустя десяток лет своих детей: Патрика и Патрицию) лежала в закрытом гараже с рассечённой кусторезом головой; подле лежало орудие увечья. Дверь была закрыта со стороны улицы и потому женщина пролежала взаперти все те дни, что я провёл в пути до Монастыря и обратно. Почти сухая, с заплывшим глазом и потрескавшимися губами, с запёкшейся на затылке кровью она поднялась и что-то неразборчиво объявила. Я напоил несчастную водой, обработал рану и сделал повязку, после чего велел убираться и развалился в содроганиях на крыльце. Пенелопа переждала приступ и – опосля – рассказала о взбунтовавшихся слугах (её в их числе не было, за что плата пришла незамедлительно).

– К нам приехал господин, лицо которого я не могла разглядеть, – говорила женщина и вместе мы вернулись в дом. Замерев в столовой, обратили взгляды на нетронутый комплект посуды, который – очевидно – был уготован кому-то ещё. Значит, к злу причастен близкий семье человек, иначе бы его не пригласили за стол. – Меня направили заниматься садом: я приготовила инструменты и собиралась приступить к работе, но услышала выстрел – да, то был выстрел – и следом увидела несущегося к дому водителя. Он заметил меня и предложил присоединится к выдворению клана Солнца, но я отказалась. Водитель сказал: «Потому тебе ничего не рассказывали. Верная собачонка на привязи – всегда и везде за хозяином. Отправляйся же следом к праотцам». В следующий миг меня нашли вы, господин.

За проявленный характер и неподкупную верность я разрешил Пенелопе остаться. Она обслуживала дом на протяжении нескольких месяцев, которые я пребывал в мутном, пьяном, неясном и необъяснимом даже сейчас состоянии. Всё проносилось мимо и возле; но не касалось. Всё потеряло вкус и цвет. Всё поросло щетиной, впитало смрад и гниль.

Затем приехал Хозяин Монастыря. Он удивился скудному скучному холлу и пустующим залам и воскликнул как ни в чём не бывало:

– Почему моё любимое семейство не встречает меня?

Я вышел из кабинета и сказал:

– Вот. Семейство встречает.

– Что за шутки? Тобой вновь правит меланхолия? Если бы ты, о Бог Солнца, снизошёл до нас обыкновенных и отвечал на письма – может, и развеселился от приглашений на шоу мамочки и мои призывы погостить. Ты не получаешь приглашения и вести, в чём беда?

Пожал плечами и эхом отразил:

– Беда. Хорошее слово для плохих новостей.

– Кто-то болен? – спохватился Ян и приблизился.

– Хуже.

Хозяин Монастыря опустил взгляд.

– Кто-то умер?

– Ближе к правде.

И я рассказал ему о произошедшем: увиденном и услышанном. Ян отлучился до бара и вернулся с парой бутылей.

– Уже не помогают, – усмехнулся я, однако к горлышку приложился. – Знаешь, лучше бы я тогда не поехал к тебе.

– А что…? Нет, погоди, это случилось так давно? – воскликнул гость. – Прошло несколько месяцев! Я думал, ты вновь в обиде, а потому не приезжал, старался подкрасться через письма.

– Теперь тебе известна правда. И всё же мне следовало остаться дома. Тогда бы клан Солнца прошёл свой путь едино.

– Они…в саду, правильно? – спросил аккуратно и опять уронил глаза, получил согласие и невнятно кинул: – Ты…всё сам это делал?

– Помогла служанка.

– Почему не устроил проводы? Не думал, что семье бы хотелось этого?

– Никто из них никогда об этом не говорил: считали, рано и это правильно. А я…влияние у дома не останется вовсе, если и пантеон, и люди, и Полис узнают о случившемся; я не готов бороться за клан и решать отцовские дела – в голове ничего не укладывается, только градус на градус ползёт.

– Ты знаешь: я помогу.

– Мне следовало остаться в резиденции и прорасти в почве вместе с семьёй.

Эта мысль преследовала долго. До момента, пока я не осознал, что в противном случае никто бы не высадил прекрасные имена родичей в прекрасные деревья и цветы, никто бы не усилил власть и влияние воспрянувшего спустя пару лет дома Солнца и – сейчас внимаю особо, остро – никто бы не вызволил птичку из монастырской клетки, не вселил бы в неё уверенность и гарантии будущего и не дал бы подпитку хорошему и прозорливому от природы уму. Всё это стоило пережить – и переживать раз за разом – ради Луны. Насколько же она прикипела к сердцу, если страдания души ничего не стоили ради молодого тела.