Эдвард Григ - Фаина Марковна Оржеховская

— Подними руку!.. Вот так.

— Но ведь это заразительно! Вчера здешний лавочник Геллерсен сказал мне, что Золя, по его мнению, совсем не патриот… Вот из-за этого я и взволновался…

— Мало ли, что скажет какой-нибудь лавочник!

— Не в нем дело… Нет, это страшно!

На другой день Григу стало лучше, и он пробовал играть. Его гость, Эмиль Каррель, обеспокоенный событиями во Франции, собирался уезжать. Он зашел проститься.

— Вот единственное утешение, — сказал ему Григ, указывая на фортепиано, — вот где отдых и покой! Играешь и забываешь о всех дрязгах и низостях! Забываешь о вашей политике!

— Кстати, — сказал Каррель, — мы, возможно, скоро увидимся: сюда приехал импрессарио из Парижа.

— Какой импрессарио?

— Из филармонии. Его прислал дирижер Колонн. Вас приглашают на гастроли.

— Меня? Во Францию? Теперь?

— Отчего же нет? Концертный сезон в разгаре!

— Да они с ума сошли!

Григ повернулся на своем подвижном стуле, весь красный от негодования.

— Поехать туда? Играть там? В стране, где так плохо понимают свободу? Я так и скажу ему, этому господину!

— Но ведь вы же заявили, что политика не существует для художника! Что только творчество дает вам утешение и радость! Так не все ли вам равно, перед кем играть? Почему бы вам и не поехать во Францию?

— Ноги моей там не будет! — отрезал Григ.

И он действительно не поехал, хотя импрессарио дважды приходил и уговаривал его. В третий раз Григ не захотел видеть этого вертлявого, льстивого господина, а Нина сказала, что, насколько ей известно, Григ послал в парижскую префектуру письмо с требованием пересмотреть дело Дрейфуса. Импрессарио поторопился уйти.

Сколько ни писали газеты о «всей Франции», якобы одобряющей осуждение Дрейфуса, но вскоре обнаружилось, что подстрекатели преступлений — это далеко не вся Франция и голоса честных людей раздаются гораздо громче. Дело было прекращено, и Дрейфус оправдан. Через четыре года, когда, казалось, обо всем этом во Франции забыли, дирижер Колонн вновь пригласил Грига в Париж, и на этот раз Григ не видел причины для отказа. Он любил Париж, и ему хотелось — кто знает, может быть, в последний раз — вновь увидать этот город.

Зал был полон, но у двери почему-то стояли полицейские, и их было много. Это удивило Грига. Ему сказали, что полиция следит за порядком, так как снаружи толпится молодежь — студенты, не доставшие билетов.

— Так пусть они войдут! — воскликнул Григ. — Пропустите их, пожалуйста!

Устроитель концерта покачал головой и скрылся.

Молодежь впустили, и она, радостно шумя, ворвалась в зал.

Но полицейских как будто стало еще больше. И они громко, по-солдатски, зашагали вслед за студентами.

«Странно! — думал Григ. — Эти люди могли бы охранять порядок и за дверью. Боюсь, что мне не удастся сосредоточиться».

Когда он ехал сюда, ему не приходило в голову, что шестьдесят лет — это возраст, не совсем подходящий для публичных выступлений: он чувствовал, что его гибкие пальцы подвижны, а память остра, как в былые годы. А что касается мастерства, то оно сильнее, чем в молодости.

Но здесь, увидев этот неуместный кордон в зале, он почувствовал себя встревоженным и усталым. И пронеслась мысль, что он на чужбине, очень далеко от Норвегии и от своего Трольдхаугена… Он был бы, пожалуй, рад, если бы какое-нибудь непредвиденное обстоятельство заставило его отменить или отложить концерт.

…Коснувшись клавиш, он совершенно успокоился. Но тревога началась для Нины. Ей из директорской ложи виден был весь зал. Что-то неуловимо зловещее все-таки происходило здесь. Что-то беспокойное чувствовалось в самой тишине. И эти полицейские! Они стояли неподвижно вдоль стен, но то и дело поворачивали головы в разные концы зала, и публика, отвлекаясь, поглядывала на них. Григ играл свои лирические пьесы. И, как раз во время исполнения «Кобольда», легкой, воздушной и короткой пьесы, один из «стражей» прошелся вдоль кресел, даже не позаботившись придержать свою шпагу. Кто-то в зале показался ему подозрительным. «Кобольд» промелькнул незаметно.

Первое отделение кончилось. В антракте Нина встретила композитора Клода Дебюсси, музыку которого высоко ценила. Он поцеловал у нее руку, осведомился о здоровье, но внезапно, увидев кого-то из знакомых, торопливо извинился и отошел. Нине не понравилась эта поспешность, хотя, с другой стороны, зачем ему проводить антракт в обществе старой женщины? Она направилась за кулисы; в маленькой комнатке перед артистической, где было довольно много народу, она вновь увидела Дебюсси в обществе молодого человека, который почтительно взирал на него.

— Зачем же он приехал сюда? — спросил молодой человек.

— По-видимому, не может отказаться от Франции, — со смехом ответил Дебюсси, — хотя Франция отлично обходится без него!

Они не видели Нину, ее заслоняли посетители. И, так как ее задержали в толпе, до ее слуха донеслось и продолжение разговора.

— Но музыка у него дивная, — робко сказал молодой человек.

— Да. Но уже немножко приедается: сегодня Норвегия, и завтра Норвегия! Узкий крестьянский мирок!

Нина прошла мимо. «Что ж, — подумала она, — у всякого свой вкус!» Но ее поразило, что так презрительно отозвался о Григе тонкий художник, который всегда уверял Грига, что ценит его за мастерство и высокую культуру. И эта перемена во мнении музыканта показалась ей почему-то связанной с общим тревожным настроением в зале.

Во втором отделении Григ дирижировал оркестром, который играл вступление к «Сигурду Иорзальфару» и обе сюиты из «Пера Гюнта». Это была известная, всеми любимая музыка, тут можно было не тревожиться. Во всех странах и марш, и эти две сюиты принимались одинаково, всегда горячо.

Может быть, энтузиазм, проявленный публикой и особенно молодежью, и вызвал как противодействие все последующее. Когда кончилась картина «В пещере Короля гор», среди аплодисментов и вызовов из дальних углов послышались свистки. И тут словно повторилось смятение, изображенное в только что сыгранной музыкальной картине; крики, хлопанье и свист усиливались; многие повскакали с мест и побежали к эстраде. Какие-то развязные молодые люди, весьма хорошо одетые, столпились у эстрады кучкой и что-то неразборчиво выкрикивали, во всяком случае не «бис» и не «браво»: не таково было выражение их искаженных лиц. Один из них вскочил на самую эстраду, подступил к Григу, схватил его за плечо и крикнул:

— Вон из Франции!

Волна невиданной ненависти обдала Грига, когда он взглянул в глаза молодчику. Сама смерть глядела из этих белых глаз. Григ отшатнулся. За всю его долгую жизнь он не запомнил, чтобы кто-нибудь глядел на него так… Его не выносил профессор Лейпцигской консерватории Пледи. Но разве можно было сравнить ту антипатию