Эдвард Григ - Фаина Марковна Оржеховская

Ф. М. Оржеховская

ЭДВАРД ГРИГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

…Сказки прежних детских лет,

Звуки милых песнопений…

Ибсен

Летний день начался празднично. Небо над головой было ослепительно блестящим — до белизны. Но дальше оно становилось все более голубым, а у самого фиорда даже синим. Впрочем, это неверно: то был не голубой и не синий цвет, а особенный, сияющий цвет — небесный.

Вереск на поляне уже густо разросся. Пастух уселся в тени большого дерева и, казалось, задремал, опустив голову на грудь. Стадо паслось, напоминая о себе мелодичным позвякиванием бубенчиков. Уснул ли пастух? Или просто задумался? Он был уже старик. Интересно, что снится старикам? И помнят ли они свои сны?

Есть такая легенда: к концу долгой и славной жизни викинг Гаральд, могучий великан, превратился в дерево. Это происходило медленно и постепенно. Но вот мы видим: его руки — как сплетенные стволы, борода и длинные волосы — как густая листва. Он спит. Его ноги омывает быстрый ручеек, над головой поют птицы. Когда внезапно поднимается ветер, Гаральд открывает глаза и порывается встать. Но его ноги уже вросли в землю. И он вновь погружается в дремоту. Ненадолго тяжкий вздох великана заставляет трепетать листья. Или это дыхание ветра коснулось их? Потом все успокаивается, и ручей по-прежнему бежит вдаль.

Что, если пастух вот так превратится в дерево? Что будет тогда со стадом? Не растолкать ли спящего? Но нельзя останавливаться, некогда! Вместе со старшим братом Джоном Эдвард Григ бежит к фиорду, который удивительно красив и спокоен в этот час. Все вокруг притихло, будто в церкви. Рыбаки не перекликаются на берегу, и даже чайки не кричат. Но это безмолвие по-своему поет, надо только вслушаться. Что-то звенит в воздухе, как натянутая струна. Это не нарушает тишины, это сама тишина, ее песня.

Но вот к берегу подплывают лодки. Их ровно семь. Эдвард пересчитал их и знает наверное, что лодок семь, ни больше, ни меньше. Странно! Именно сегодня! Нет, неспроста так пышно разросся вереск, и солнце ярко светит, и такая праздничная тишина стоит кругом!

— Хорошая погода! — говорит он брату. — Просто удивительная!

— И вчера была такая же и позавчера, — равнодушно отвечает Джон. — Ведь теперь лето!

— Да, но фиорд совсем синий. И на небе ни облачка! — Подождав немного, Эдвард добавляет: — Посмотри-ка: семь лодок! Вот они, причалили к берегу!

Но Джон сомневается, правильно ли сосчитал Эдвард. Прищурившись, он начинает считать сам. Да, ничего не поделаешь: семь лодок. Но это случайное совпадение!

Эдвард не спорит. Посмотрев на него искоса, Джон иронически замечает:

— По-видимому, кто-то думает, что все это в честь большого праздника, не так ли? Кому-то сегодня исполнилось семь лет!

— Я тебе ничего не говорил, — обиженно отзывается Эдвард.

— Как будто я не вижу! Но подумай сам: с какой стати все должны праздновать день твоего рождения? Скажите пожалуйста: семь лет! Мне уже одиннадцатый пошел (Джон ни за что не скажет: десять), и ничего особенного не случилось. Только пришли гости и принесли подарки. Так будет и у тебя. Но чтобы и фиорд в этом участвовал, и небо по такому случаю освободилось от туч, — это, знаешь ли, слишком! И — нехорошо! Забыл ты, что ли, как мама бывает недовольна, если кто-нибудь из нас зазнаётся?

— Я не зазнаюсь, — печально отвечает Эдвард.

— И потом, ведь каждый день кто-нибудь непременно рождается. Так что же: по-твоему, природа всякий раз справляет праздник? А как же осень и дождливые дни?

Эдвард молчит, подавленный. Но день так хорош, что он не верит брату. Нет, как хотите, а вчера так не было! И почему это, скажите на милость, крылья мельницы, которые вчера беспрерывно вертелись, сегодня уже с утра неподвижны? Могут сказать, что вчера был сильный ветер. Но тогда почему именно сегодня он утих? И почему рыбак Иенсен закинул в воду совершенно новенькие сети? А бычок Ганны Гуум? Она уже оплакивала этого бычка, которого никто не мог вылечить, а сегодня утром он встал и начал прыгать и скакать, как бывало. Что-то слишком много случаев для одного дня! А семь лодок? И почему все время что-то звенит и звенит в воздухе, как будто между небом и землей натянуты струны невидимой арфы и они чудесно перекликаются от малейшего ветерка!

— Это тебе чудится, — говорит Джон, — ты фантазер и все видишь по-своему.

Эдвард признает, что это отчасти правда. Когда ему этой весной сказали, что вода в фиорде никогда не замерзает благодаря теплому течению Гольфстрим, он представил себе неугасимый подводный костер, который согревает воду. Но отчего теплеет сам воздух? И Эдвард решил, что Гольфстрим — это лучезарный хвост солнца, оставляющий невидимые искры в воздухе и в воде.

— Ты фантазер, — повторяет Джон, — а жизнь — это не сказка, а… жизнь!

Это Джон не сам придумал. Это говорил учитель в школе: должно быть, он позабыл, что в младшем классе сам рассказывал своим ученикам всевозможные сказки и легенды! Но Джон был уже в том нелегком возрасте, когда сказки покидают человека, а жизнь еще не открывается ему; когда забываешь тобой же изобретенные причудливые, меткие слова и охотно повторяешь чужие. А Эдвард еще дружил со сказкой, и порой ему становилось скучно с братом.

Между тем погода начала портиться. Солнце скрылось за черную тучу, и сильно подул ветер. Пожалуй, и крылья ветряной мельницы сейчас начнут вертеться! Так и есть! На фиорде появилась заметная зыбь. И звуки невидимой арфы ослабели.

Поскольку настроение было омрачено, Эдварду захотелось остаться одному. Но где там! Мать велела сыновьям держаться вместе. Они возвращались молча. Бычок крестьянки Ганны Гуум — они как раз проходили мимо ее хижины — выбежал навстречу мальчикам. Резвясь, он слегка боднул Эдварда, как бы говоря: «Видишь? Поздравляю!» Это подбодрило Эдварда, и он чуть было не сказал бычку «спасибо».

— А почему он тебя не боднул? — спросил он, с торжеством взглянув на брата.

— Вот еще! — ответил Джон. — Большое для меня счастье, если меня боднет бык!

Ну ладно. Недалеко от дома Эдвард остановился и сказал, что погуляет немного у Скалы тролля. Это безопасно,