Скажи миру – «нет!» - Олег Верещагин

Я отвернулся.

Отслужи по мне, отслужи…

Я не тот, что умер вчера.

Он, конечно, здорово жил

Под палящим солнцем двора!

Он, конечно, жил не тужил,

Не жалел того, что имел…

Отслужи по мне, отслужи —

Я им быть вчера расхотел!

С места он коня пускал вскачь,

Не щадил своих кулаков…

Пусть теперь столетний твой плач

Смоет сладость ваших грехов…

Пусть теперь твой герб родовой

На знаменах траурных шьют!..

…А он бы был сейчас, конечно, живой,

Если б верил в честность твою!

Но его свалили с коня,

Разорвав подпругу седла…

Тетива вскричала, звеня, —

И стрела под сердце легла…

Тронный зал убрать прикажи!

Вспомни, что сирень он любил…

Отслужи по мне, отслужи —

Я его вчера позабыл!

Я вчера погиб не за грош —

За большие тыщи погиб!

А он наружу лез из всех своих кож —

А я теперь не двину ноги.

В его ложе спать не ложись —

Холод там теперь ледяной…

Отслужи по мне. Отслужи.

Умер он. Я нынче – другой…

Александр Розенбаум

На равнине между скалами и лесом полыхал громадный костер. Сжигали Свена ярла, а с ним – двух его павших людей и одного человека Тиля, возле огненной могилы которых Лаури лично зарезал девятнадцать схваченных урса. Трех своих погибших людей Борислав похоронил на кладбище в одной из горных долин.

У меня потерь не было, хотя Сергею сильно разрубили ятаганом спину, сломав ребро, а Игорька Мордвинцева ранили толлой в правое плечо, повредив сухожилия. Мы отдыхали в горных пещерах Борислава…

Чехи жили очень хорошо. У них был скот, они сеяли зерно и разводили огороды в нескольких удобных долинах. Пещеры отапливал пар (впрочем, из-за этого тут было сыровато). Они ткали льняные и шерстяные полотна и даже работали с серебром, месторождения которого имелись в горах. Действовали несколько водных двигателей.

А еще они отбивали нападения – снова и снова.

Борислав сам показывал мне свое владение. Явно по-мальчишески гордясь им. И я его понимал.

– А это – наш тронный зал, – сказал он без усмешки, пропуская меня вперед в сводчатый проем.

Внутри, в овальном зале, горели факелы. Навстречу мне с двойного… ну, трона, что ли… покрытого шкурами, над которым висело знамя со львом, поднялась задрапированная в плащ девушка. Борислав обошел меня и, встав возле нее, весело представил:

– А это княгиня Юлия…

«Ута», – подумал я удивленно. Это мне вспомнился рисунок из учебника истории за 7-й класс, статуи на каком-то соборе: герцог Эккерхед и его жена Ута. Тонкое, красивое лицо, немного печальные глаза, щека естественным жестом прижата к высоко поднятому вороту плаща… Мальчишески стройный Борислав ничуть не напоминал широколицего, кряжистого, вовсе не дворянски-утонченного Эккерхеда… да и Юлия с крепкой спортивной фигуркой не была похожа сложением на хрупкую Уту… но вот лицо, его выражение, этот жест… Странно – я был просто очарован. Ничем другим и объяснить было нельзя то, что я встал на колено перед троном и, взяв руку Юлии, наклонился к ней губами. А потом, распрямившись, тихо сказал:

– Я рад встрече, княгиня Юлия. Здравствуй.

* * *

– Пусть ваши раненые лежат у нас. – Борислав бросил мне на руку теплый плащ на меху. – Выправятся – мы проводим их к вам… И вот еще что. – Чех посмотрел мне в глаза. – Может быть, вы переберетесь сюда совсем? Нам нужны люди.

Я посмотрел вниз, в долину, где еще дымил костер, а над горами, над лесом, вставало бледное солнце.

– Нет, Борислав, – покачал я головой, – мы уже договорились: не сидеть на месте.

– Как знаешь. – Он не стал больше уговаривать, словно знал, что это бесполезно. – А раненых все-таки оставь.

– Оставлю, – согласился я. – Но сами не задержимся, уж прости, – нас ждут наши девчонки.

– Я понимаю, – кивнул он.

* * *

Я проснулся от того, что в мой спальник тянуло холодом. Не открывая глаз, я забурчал что-то, самому себе не совсем понятное, вытащил левую руку и закрылся откинувшимся клапаном. Дуть перестало, я снова пригрелся, но – вот скотство! – уснуть не мог. В голову дружным строем полезли разные мысли и заботы, еле слышно трещал костер…

А снаружи стояла странная тишина. Какая-то даже тревожная, я различал плеск ручья на склоне, и этот плеск звучал странно, одиноко и громко.

«Что-то случилось», – тревожно подумал я и сел в мешке, высвободив руки.

Мы заспались. В угол откинутой занавеси – как раз туда дуло – лился дневной – точнее, утренний – полусвет, четкой полоской лежавший на полу. В пещере было холодно, костер почти догорел.

Спросонья мечтая о тапочках, я нехотя вылез наружу. На меня немедленно напал колотун, и я, поправив плавки, рванулся подбросить дровишек на угли – и стоял, сунув руки под мышки и потирая одну ступню о другую, пока костер не разгорелся вновь. По пещере поплыли волны тепла, и я, удовлетворенно вздохнув, направился по шкурам к выходу. Приподняв край занавеси повыше, шагнул наружу – и окаменел.

Меня резануло холодом, но это дошло до моего сознания только через миг. А первое, что я увидел, – побелевший мир.

Нет, это был не снег. Просто ночью ахнул мороз и все вокруг – черные ветви деревьев, жухлую траву, камни, землю – покрыл иней. Ровным густым слоем. Дыхание взрывалось в воздухе белыми тугими облачками и растекалось струйками в стороны. Мир, казалось, онемел, и только ручей звенел одиноко – вот почему мне показался таким странным его голос.

«Так наступила зима, – подумал я, озираясь. – Наша первая зима пришла. Вот она, я ее вижу, и она холодная, как дома. И небо прозрачное-прозрачное… а солнце сейчас встанет…»

– Неплохо, а? – с камня возле входа соскочил Колька. Он был одет уже по-зимнему. – Это недавно так легло, я уже стоял… Ты давай отсюда, оденься, простынешь ведь.

– Доброе утро, – сказал я, улыбнулся и не без удовольствия нырнул обратно.

– Доброе утро! – крикнул мне вслед Колька и зашуршал по инею куда-то в сторону…

…Постепенно просыпавшиеся ребята и девчонки в обязательном порядке выбирались наружу, чтобы посмотреть вокруг. Даже Сергей вышел, хотя вообще-то старался поменьше вставать – неожиданно плохо заживала рана от ятагана. Выходила и Танюшка.

Ко мне не подошла…

…Иней скоро стаял, выглянуло и даже пригрело солнце, но с северо-запада медленно, почти незаметно, подбиралась серо-сизая снеговая туча во весь горизонт. Я объявил день свободным от тренировок – нипочему, просто так; а что, нельзя, в конце-то концов?! – и мы, раскочегарив на тренировочной площадке костер побольше, уселись возле него кружком и просто жарили свежее мясо, посматривая на тучу, заливающую небо расплавленным гудроном.