И грянул гром - Уилбур Смит

Канди вздохнула и кивнула:

— Пожалуйста, прости меня, дорогой. Я заслужила этот урок. — И она дотронулась пальцами до его губ. — Пожалуйста, прости меня. Я так виновата. Мне так жаль.

В тот вечер, они ужинали в кровати. Рано утром, когда Син лениво нежился в пенной ванне и горячая вода лилась ему на спину, сказал:

— Сегодня утром я уезжаю домой. Хочу поспеть к Рождеству.

— О, Син! Разве ты не можешь остаться? Хотя бы на несколько дней?

— Нет.

— Когда ты вернешься?

— Не знаю.

После долгой паузы она сказала насмешливо:

— Похоже, я не вхожу в твои планы?

— Ты же мой друг, Канди! — запротестовал он.

— Ну что же, хоть на этом спасибо. — Она встала. — Я прикажу подать завтрак.

В спальне она остановилась у зеркала в полный рост. Голубой шелк пеньюара очень шел к ее глазам. Но сейчас ей было не до этого.

«Я богата, — думала она, — и не хочу быть одна». Канди отошла от зеркала.

Син медленно брел по гравийной дорожке к особняку Голдберга. Он прошел между деревьями, зелеными газонами и оказался у фасада дома, выстроенного в стиле рококо. Это утро навевало дремоту, и голуби, сидящие на деревьях, сонно ворковали.

Вдруг из-за аллеи, обсаженной кустарником, до него донесся звонкий смех. Он остановился и прислушался. Вдруг он испугался — возможно, она откажется встретиться с ним, ведь она не отвечала на письма.

Он поборол страх и пошел дальше, ступая по ковру газона, пока не оказался у амфитеатра. Вокруг стояли вазы с изображением Парфенона. Белые мраморные колонны отражались в пруду. Он видел карпов, которые лениво плавали среди зеленых водорослей и лилий. Цветы были белыми, золотыми и пурпурными.

Рут сидела на мраморном бордюре. Вся в черном — от платья до туфелек. Правда, руки были обнажены, она размахивала ими, крича:

— Иди, Темпест. Иди ко мне.

В десяти шагах от нее, удобно устроившись на газоне, сидела Темпест Фридман и качала головой, отказываясь подойти.

— Иди сюда, детка, — настаивала Рут, и ребенок очень медленно наклонился вперед, высоко подняв ручонки, короткая юбочка задралась, открыв краешек панталон. Она оставалась в такой позе несколько секунд, потом с трудом поднялась и стояла, покачиваясь на пухлых, розовых ножках. Рут радостно развела руками, радуясь успеху дочери, которая улыбнулась ей в ответ, обнажив четыре белых зуба. — Иди к маме, — со смехом позвала Рут, и Темпест сделала несколько неуверенных шагов. Потом, опустившись на четвереньки, поползла. — Ты — маленькая плутовка! — обвинила ее Рут и, подхватив под мышки, подбросила вверх. Темпест радостно засмеялась.

— Еще, — требовала она — еще.

Сину хотелось смеяться вместе с ними. Ему хотелось подбежать и схватить их обеих на руки. Неожиданно он понял, что именно в этом и заключается смысл жизни. Женщина и ребенок. Его женщина и его ребенок.

Рут подняла глаза и увидела его. Она застыла, прижав дочку к груди, и маска безразличия скрыла лицо. — Здравствуй. — Он стоял рядом с ними, теребя в руках шляпу.

— Здравствуй, Син. — Ее лицо озарила слабая, неуверенная улыбка. — Тебя так долго не было. Я думала, ты вообще не придешь.

Син широко улыбнулся и сделал шаг вперед, но в этот момент Темпест, до этого смотревшая на него с любопытством, начала вырываться и кричать:

— Дядя! Дядя! — Она била Рут по животу, потом наклонилась к Сину, собираясь дотронуться до него.

Рут от удивления чуть не уронила девочку. Бросив шляпу на землю, Син подхватил ребенка.

— Еще, еще! — кричала Темпест, требуя, чтобы ее подбрасывали.

Син слабо разбирался в детях, но, вспомнив, что у них мягкая макушка, пришел в ужас оттого, что может уронить девочку и она ударится головой. Наконец Рут перестала смеяться и взяла у него ребенка.

— Пошли в дом. Пора пить чай.

Они медленно шли по газону, держа девочку за ручки, и так как ей нe надо было соблюдать равновесие, то она сосредоточилась на том, какую ножку надо ставить раньше.

— Син, первым делом я хочу кое-что узнать. — Она смотрела на ребенка, а не на него. — Ты… — Она сделала паузу. — Соул… Ты мог предотвратить то, что с ним случилось? Я имею в виду, ты не… — Ее голос дрожал.

— Нет, я не мог, — отрывисто произнес он.

— Поклянись мне, Син. Ради Бога, поклянись!

— Я клянусь тебе. Я клянусь… — Он прервался, решив, что его жизнь — не такая уж важная штука. — Я клянусь жизнью нашей дочери.

Она с облегчением вздохнула:

— Вот почему я не писала тебе. Мне надо было знать наверняка.

Ему захотелось рассказать ей о том, — что он намерен взять ее с собой, о Львином холме и об огромном пустом доме, где она будет хозяйкой. Но он знал, что сейчас — неподходящий момент, ведь только что они говорили о Соуле. Надо было подождать.

Они подошли к дому Голдберга. Рут отдала ребенка няне. И пока они пили чай, Син пытался скрыть то, что можно прочесть во взгляде, обращенном на любимую женщину.

Когда они остались вдвоем на лужайке, Син не удержался:

— Рут, ты поедешь домой со мной.

Она остановилась у розового куста, сорвала цветок, обрывая лепесток за лепестком, бросала на землю и только потом посмотрела в лицо Сину.

— Я? — тихо переспросила она. Син испугался выражения ее глаз.

— Да, — подтвердил он. — Через несколько дней мы сможем пожениться. Нам потребуется время только для того, чтобы расписаться и собрать вещи. Потом мы уедем на Львиный холм. Я еще не рассказывал тебе о нем.

— Черт тебя побери, — тихо произнесла она. — Черт тебя побери с твоим самомнением.

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Ты махнул хлыстом и думаешь, что я буду лаять и прыгать через обруч. — Злость завладела ею. — Я не знаю, как ты обращался с другими женщинами, но я не проститутка и не допущу, чтобы со мной обращались подобным образом. Неужели ты не в состоянии вообразить, что я не собираюсь за тебя замуж? Как ты мог забыть о том, что я вдовствую всего три месяца? Как ты мог подумать, что я, не относив траура по мужу, брошусь в объятия другого мужчины?

— Но, Рут, я ведь люблю тебя. — Он пытался успокоить ее, но она продолжала кричать:

— Тогда докажи это, черт тебя побери. Докажи своей нежностью. Разговаривай со мной как с женщиной, а не как с пустым местом. Постарайся понять меня.

И тут его удивление сменилось гневом, и уже он в свою очередь крикнул ей:

— В ночь бури тебя не мучили подобные угрызения, да и впоследствии тоже.

Это был удар хлыстом. Она отступила назад, и смятые розовые лепестки выпали из ее рук.