Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

По мере занятий с медиками травмированный мальчик, хоть и не сразу, начал изъясняться – на ломаном франко-немецком языке. По крупицам он рассказывал о деталях: его мать, вечно бродящая в одном и том же засаленном халате, ее обритая голова (она продолжала брить ее сама, пока не стала заставлять делать это ребенка), свастика на ее лбу, со струпьями, гноящаяся, их животная жизнь среди экскрементов.

Жаклин жила в другом мире – навязчивый бред о мести односельчанам, безумная любовь к ее бошу, отвращение к ребенку, которого она истязала, но иногда ассоциировала с любовником. Между словами угадывалось, что она использовала его в сексуальном плане. Некоторые записи было невыносимо читать: как она прижигала его сигаретой, резала ножом, гонялась за ним среди отбросов по закоулкам заледеневшего дома, чтобы «кое-что ему сделать».

Ребенок был помещен под государственную опеку. В документах не объяснялось, почему его назвали Грегуаром. После многих месяцев в педиатрическом институте психиатрии его отправили в детский дом недалеко от Суассона, потом в приют в Бове, дальше – приемная семья в парижском предместье. В папке содержались кое-какие следы этих лет врастания в общество: Грегуар приспосабливается, но ему так и не удастся нагнать школьное отставание.

Эрван воображал, что мог представлять собой мозг мальчика после всех испытаний, которые тот перенес: травмы, расстройства, фрустрации, которые готовы были выплеснуться жестокостью и безумием. Кстати, выписки из школьных заведений сигнализировали о проблемах – кражи, драки, грубые оскорбления.

В результате, получив свидетельство о школьном образовании, Грегуар уходит в армию и становится полицейским – как говорили в те времена, «охранником порядка». Он начинает вести себя лучше. Форма и дисциплина возвращают его к нормальной жизни, по крайней мере внешне.

Эрван прикинул, до какой же степени Старик всю свою жизнь врал, придумывая себе бретонские корни, теша себя принадлежностью к старинному роду, он, маленький бастард, дитя позора и предательства. Еще одно обстоятельство усугубляло его волнение: до него эти страницы прочел де Пернек и оставил свои пометки, подчеркивая некоторые абзацы, добавляя на полях комментарии. Психиатр был увлечен столь интересным случаем: он сделал из Грегуара, затерянного в тропиках молодого копа, подопытного кролика, предмет изучения – и экспериментов.

Остальная часть досье для Эрвана представляла меньше интереса: он видел отца таким, каким всегда его знал. Начинающий агент и стукач, жадный до власти, готовый использовать информацию, которую собирал что среди левых, что среди правых. Доклады Общей разведки и Дирекции слежения за территориями свидетельствовали, что молодой революционер уже в мае 1968-го служил тройным агентом между троцкистами, SAC[76] и копами-социалистами, пока не запутался в собственных ипостасях: перебрав амфетаминов, он набросился на одного из фашиствующих молодчиков, хотя на тот момент сражался на стороне своих настоящих-фальшивых сотоварищей из SAC. Он едва избежал увольнения из полиции – исключительно благодаря сведениям, которые добыл для параллельной полицейской операции, – но вскоре был отправлен в изгнание в Габон, чтобы сформировать личную гвардию Омара Бонго. Так родился легендарный Морван, охотник на убийц и тайный агент.

До самого рассвета Эрван переваривал эту информацию, возвращаясь постоянно к истокам, к Kleiner Bastard первых лет. На данный момент он не представлял, как применить свое открытие, но его собственные заключения были ошеломительными: совершенно иной взгляд на отца, этого монстра, палача матери, главного мерзавца…

Он все еще витал в своих мыслях, когда телефон завибрировал. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы распознать новое ощущение, – в позе зародыша его затекшее тело потеряло всякую чувствительность, – потом он медленно вытянул аппарат из мокрого рюкзака и посмотрел на экран: отец.

Он собирался ответить, когда осознал два факта.

Первый: солнце уже взошло.

Второй: он горько плакал.

65

Всю ночь Морван спускался вниз по реке на своей пироге с мотором вместе с Кроссом и молчаливым рулевым – про него можно было бы забыть, если бы он не обходил с такой легкостью все ловушки, расставленные течениями и стремнинами. Около трех часов ночи Морван обнаружил, что сын несколько раз пытался с ним связаться – и он пропустил звонок! Он перезванивал ему до самого рассвета, но все впустую. Наконец Эрван ответил.

– Как там дела? – с ходу начал Морван без предисловий.

– Припекает. И сразу со всех сторон.

– Мы слышали стрельбу.

– Сейчас затихло.

– До следующего раза. Где Сальво?

– Ты знаешь Сальво?

– А ты что думал? Что я тебе дам уехать без прикрытия?

Повисла пауза, как если бы Эрван на том конце пытался прикинуть, до какой степени его поимели. И никаких сожалений по этому поводу: за своими нужно всегда приглядывать. Кстати, баньямуленге морочил голову и ему тоже.

– Он исчез. С чемоданом, набитым бабками…

– Для кого?

– Для Духа Мертвых.

Ничего удивительного: Сальво, будучи наполовину конголезцем, а наполовину тутси, всегда служил курьером, посредником между двумя народами, которые друг друга ненавидели. Одним махом он убивал трех зайцев: взяв бабки у Морвана за то, чтобы сопровождать сына, а у Эрвана за то, чтобы помочь в расследовании, он добрался до Лонтано, чтобы передать деньги за какой-то трафик и получить свой процент. Он заполучил и четвертого зайца, испарившись вместе с доверенным капиталом.

Эрван подтвердил – голос у него был и прерывистый, и измотанный:

– Не знаю, чего эта скотина добивалась… Проделать такой путь вместе со мной, чтобы исчезнуть в последний момент. Проще было сесть в самолет вместе с тем чемоданом и улететь в Европу.

А вот Морван догадался, каков был план: смерть Эрвана послужила бы дымовой завесой, чтобы исчезнуть, – чего уж лучше, чем кончина француза, чтобы отвлечь все внимание. Что до тутси, им оставалось бы списать эти бабки на «прибыли и убытки». Тварь черномазая… «Искусство морочить голову» еще должно быть написано каким-нибудь Сунь Цзы[77] африканского рóзлива.

– А «Вентимилья»?

– Она не стала ждать.

Морван свирепо рассмеялся:

– Ну что ж, птенчик мой, тебе повезло, что я еду тебя подобрать.

– Что?

– А ты думал, что я дам тебя слопать этим дикарям?