Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

Решетка была заперта. Одри снова пустила в ход свои инструменты. Гаэль завладела фонарем и попыталась рассмотреть погребальную камеру сквозь изгибы кованого железа.

– Мне свети, черт! – рявкнула Одри.

Гаэль направила луч на замок. Вскоре раздался кляк. Петли не заскрипели, и она этому едва ли не удивилась – настолько уместны были здесь все клише. Они прошли вперед и обнаружили три гроба – два маленьких с одной стороны и один большой с другой, – поставленные на козлы. Девушки обменялись взглядами. Почему гробы не были захоронены под плитой?

Скамеечка для молитв стояла напротив, наводя на мысль о многих часах отрешенности, бездне одинокой печали, и отметины от колен на бархате сиденья служили тому подтверждением.

Гаэль старалась, чтобы фонарь не слишком дрожал. Подойдя ближе, она подумала, что гробы не из дерева, а из какого-то матового материала – скорее всего, из неполированного камня. На полке выстроились три урны, черные, воспроизводящие в масштабе разные размеры гробов. Просто кровь леденило. И однако, Гаэль положила руку на самый большой гроб. Первая неожиданность: он все-таки был из дерева, только окрашенный в темный цвет. Второй шок: крышка двигалась.

– Вот черт, – присвистнула она едва слышно, – он не закрыт.

Не раздумывая, она зажала фонарик зубами, а потом толкнула верхнюю часть: в гробу действительно лежало тело, но только полностью обмотанное серыми тканевыми повязками. Это казалось настолько безумным, что она отступила, рефлекторно вынув фонарь изо рта и взяв его в руки. Вновь направив луч, она, не веря глазам своим, разглядела настоящую мумию, вроде тех, что выставлены в Лувре. Такие же почерневшие повязки, такие же спрессованные очертания, свидетельствующие о спеленатом, затянутом теле, которому как будто не давали расти.

Обе женщины замерли. Необычность находки, сакральная атмосфера святилища, угрожающий вид останков – все вместе привело их в ступор. Когда первое удивление прошло, Гаэль вернулась к своему первому предположению: там лежит не Филипп Усено. Не колеблясь она принялась ощупывать лицо. Повязки разошлись на уровне висков: она схватила концы и размотала. Она чувствовала смятение Одри по другую сторону гроба – но ни слова, ни жеста, чтобы ее остановить: та тоже хотела знать.

Гаэль обнажила лоб – скорее, серую поверхность, отполированную прикосновением повязок, – потом глаза: две впалые глазницы, заполненные тенью, в глубине которых веки были сшиты. Она наклонилась и получила подтверждение тому, что предчувствовала: глазные яблоки были изъяты. Сама похолодев как мумия, она продолжила освобождать лицо. Дойдя до подбородка, она была вынуждена смириться с очевидностью: это был именно мужчина с фотографии. Здесь лежал Филипп Усено, только в зеленоватом и ссохшемся виде. Кто подверг его подобным процедурам? Кац? Его бывшая? Другой член семьи?

Она подняла глаза на вазы, стоящие на возвышении. Когда она впервые увидела их, то подумала об урнах с пеплом. На самом деле там лежали изъятые органы. Древние египтяне помещали внутренности забальзамированных тел в вазы, которые назывались «канопы». Она вспомнила и о других деталях (подростком она прошла через свой период «фараонов»): как бальзамировщики извлекали мозг ушедшего через ноздри специальным крючком, как промывали освобожденную брюшную полость пальмовым вином, прежде чем наполнить ее измельченной миррой, корицей и другими благовониями…

Гаэль отступила. Она пришла к твердому убеждению. Весь этот цирк был делом рук Каца. Она представила его выряженным в маску Анубиса – голова собаки с торчащими ушами, – как бальзамировщики тех времен, вымачивающим свои повязки в камеди, прежде чем обмотать ими тела ушедших.

Почему он это сделал?

Как он связан с Усено?

Подсвеченные снизу фонарем Одри, женщины переглянулись. Они поняли друг друга без единого слова. Они не могли уйти отсюда, не проверив саркофаги детей.

63

Когда взошло солнце, Эрван был уже другим человеком.

Съежившись в глубине гнилого пня, покрытый листьями, он больше не чувствовал ни укусов комаров, ни насекомых, кишевших под его капюшоном. Укутанный в дождевик – необходимый предмет в Африке, – он превратился в одну из прочих частиц топи.

Когда он понял, что «Вентимилья» ушла окончательно и бесповоротно, он продолжил путь, стремясь, чтобы между ним и тутси пролегло как можно большее расстояние, и пытаясь подыскать какой-нибудь уголок, куда забиться и зализать раны. Он больше не размышлял и не надеялся: он действовал, как рептилия, лишь бы выжить. Так он шел больше часа, прежде чем укрылся в пустом стволе, среди корней и камыша, забросав углубление ветвями. Выстрелы, взрывы, трупы, дрожь страха и смерти – все это по-прежнему пульсировало в теле, сводя судорогами, как электрические разряды. Он просто спрятался, выжидая, пока отголоски не утихнут и его мозг наконец не заработает снова.

На протяжении долгих часов он не сдвинулся и на миллиметр из страха, что кто-нибудь придет и выковыряет его из норы. Он надеялся раствориться в пейзаже, но произошло нечто обратное: водные джунгли растворились в нем. Они пропитали его, заполонили, поглотили. Он стал продуктом выделения, тиной, гнилью, хотя его разум сохранял некоторую независимость.

В середине ночи, удостоверившись, что ничего человеческого в его окружении не наблюдается, он наконец задумался над своим положением. Ему нужно любой ценой выбраться из зоны конфликта. Но до этого он должен добыть пирогу, чтобы пересечь реку и встретиться с Фаустином, он же Мефисто, бывшим ночным сторожем в «Лучезарном Городе». И речи быть не может, чтобы покинуть эти места, не получив последних ответов.

Он попытался дозвониться до отца, связи не было. Потом на него нашло озарение: Дани Понтуазо, канадец, глава ооновского представительства, который принял его, чтобы предупредить, что ни в коем случае – «вот те крест!» – он не должен соваться в Верхнюю Катангу. С ним Эрвану удалось связаться за минуту. Ответом ему стал взрыв воплей, воя и квебекских ругательств. Когда офицер немного успокоился, Эрвану удалось описать свое положение.

– Жарко там? – спросил Понтуазо.

Мир наизнанку. Эрван, штатский, желторотик, рассказывал ему о кровавой каше. Известие о возобновлении боев не было хорошей новостью для офицера.

– Какое оружие?

Эрван перечислил арсенал, который видел (или почувствовал на своей шкуре): минометы, пусковые установки «джавелин», реактивные бомбометы, автоматическое оружие – в том числе марксмановские винтовки. Понтуазо задал еще несколько вопросов о Фронте освобождения и о состоянии его личного состава после столкновения. Эрван ответил навскидку. На том конце повисло молчание: канадец обомлел. Эрван воспользовался моментом, чтобы вернуться к собственному положению: он сможет продержаться не больше нескольких часов.

– Я имею в виду: живым.

– Так те и надо, муденок!

– Это ваш долг…

– А не пошел бы ты в задницу вместе с долгом! Завяз там со своей херью и дотумкал, чё мне тута делать больше нечего, а?