Берзарин - Василий Скоробогатов

Сам Гитлер в момент падения Берлина выбросил лозунг: «Лучше сдать Берлин американцам и англичанам, чем пустить в него русских!»

Вот оно — «логово»!

Судьбе угодно было, чтобы я до 20 апреля находился в военно-полевом госпитале на лечении по поводу тяжелого ранения, полученного при форсировании Одера. Я выписался из госпиталя раньше срока. И на «перекладных» двинулся догонять свою 248-ю. Дальше Кюстрина эшелоны не шли. В районе Зееловских высот, которые еще дымились, я разыскал медиков какой-то части, чтобы сделать перевязку, меня накормили и оставили на ночь. Наши механизированные части ушли дальше, оставляя в тылу все то немецкое, что изрыгало огонь. Утром я пытался выйти на дорогу, но натолкнулся на нашу самоходку — она стояла и вела огонь по кирпичному строению, где через пролом в стене бил немецкий пулемет. Я сполз в яму, чтобы укрыться. Через кусты по тропинке я все же достиг магистрали, по которой шла всякая техника. К счастью, я попал в полосу наступления 5-й ударной армии и потому в одном селении находил 295-ю дивизию, в другом — 416-ю. А где же 248-я, моя родная?

50–60 километров до рек Шпрее и Хафель, на берегах которых стоит Берлин, это уже по ту сторону Зееловских холмов, километры бешеного сопротивления гитлеровцев. На пути мне попадалась наша сгоревшая броня — танки и самоходные орудия. Их уничтожили фаустники. Фашисты успели создать специальные подразделения фаустников, истребителей танков из подростков. Они бьют без промаха. А самих фаустпатронов везде навалом.

Вынужденное скитание позволило мне побывать в медпунктах и там увидеть обожженных танкистов. Страшен сам вид обгоревшего человека. А каково самим пострадавшим? Они гибли сотнями и тысячами.

И вдруг инженерная мысль нашла средство для защиты брони от фаустников. Кажется, на третий день моих странствований по тылам наступающих армий я увидел танк с наваренными по бокам так называемыми «экранами». Это — стальная сетка или металлический лист. Что-то вроде плаща, по которому ударяет «фауст» и взрывается. Сила взрыва попадает в воздушный зазор, и броня танка остается неповрежденной. Такой танк с экраном для фаустпатрона неуязвим.

Но достигшие Берлина первые танки погибли от фаустпатронов.

Ведя наступление в авангарде 1-го Белорусского фронта, части и соединения армии Н. Э. Берзарина вечером 22 апреля первыми достигли восточных окраин фашистской столицы в районе Бисдорфа и Карлсхорста. Об этом я узнал позже, а мне в одном из медсанбатов 8-й гвардейской армии предложили госпитализацию, так как рана на плохо сросшейся кости стала кровоточить. Я пролежал двое суток, а потом самовольно ушел из медсанбата. Я узнал, что 5-я ударная армия и моя 248-я дивизия воюют уже где-то на восточных окраинах города. На восточных!

* * *

На восточных… Из кузова мчащейся полуторки я смотрю на эти окраины — они на полгоризонта!

Я смотрю на город, о котором до войны прочел несколько книжек, а теперь неведомо для себя искал что-то знакомое по описаниям. Когда-то для меня, школьника, Берлином были аллея Унтер-ден-Линден, тени которой радовали Шиллера и Гёте, Мариенкирхе, где печатались первые типографские книги, Пергамский музей, Берлинская опера и библиотека «Комод» — всё, построенное искусными руками людей и служащее предметом восхищения. Теперь, после трагедии Ленинграда, Киева, Сталинграда, Минска — их развалин и пепелищ — Берлин, опутанный военными коммуникациями, с неумолимой логикой стал Карфагеном-на-Шпрее. Производили странное впечатление надписи на стенах и изгородях — «Берлин останется немецким!», было что-то ужасающее в пляске белесого огня, в застывших трупах на раздолбанных мостовых и тротуарах. В ушах шумело от деревянного перестука пулеметов и треска автоматов по закоулкам, воронкам, этажам и подъездам, где с остервенением шли смертельные схватки наших бойцов с фашистами: Берлин — гигантский узел сопротивления, по замыслу гитлеровских бонз, должен был отсрочить гибель кровавого режима, а нашим воинам предстояло сокрушить, раздавить это разбойничье гнездо.

Попутные машины завозят меня то на одну, то на другую окраину, туда, где орудия и пулеметы работают, не уставая, и откуда видно, как снаряды и бомбы рвутся, где громоздятся крыши домов, трубы заводов, где угадывается сеть кварталов.

…Угол квартала. Многоэтажный кирпичный дом. У подъезда стоит грузовик с откинутыми бортами. Дно грузовика укрыто огромным ковром. Из подъезда выходят военные-офицеры, они несут обитый кумачом гроб, за гробом — автоматчики… Шепотом спрашиваю у стоящего поодаль офицера: «Кто?» Отвечает мне: «Убит Герой Советского Союза, майор. Увозят на родину».

Отхожу в сторону. На другой улице в одиночку и группами отходят в тыл легкораненые, тяжелых — уносят и увозят. Лежат на тротуаре накрытые плащ-палатками убитые. Белое полотнище с нашитым на него красным крестом означает, что это какой-то медпункт.

Перебегая от дома к дому, я спрашиваю у солдат и офицеров об одном и том же:

— Где 248-я стрелковая?

На стенах домов, на тротуарах, на заборах читаю белой краской выведенные фразы: «Хозяйство Николаева», дальше — «Хозяйство Чистякова», еще дальше — «Хозяйство Паровышникова». Фамилии, фамилии… Числа не указаны, слово «хозяйство» скрывает за собой ту или иную воинскую часть. Надо присматриваться. Вдруг попадется фамилия нашего командира корпуса, или дивизии, или полка…

Но все фамилии мне не знакомы. У офицеров еще можно было кое-что разузнать. Надо искать девятый сектор обороны, ударная армия где-то в девятом… Я в другом секторе. И часто на меня — чужака подозрительно косились, несколько раз требовали документы, я доставал их и на госпитальной бумажке с подписями и печатью прибавлялись пятна чьих-то пальцев.

Напрасно я надеялся только на офицеров. Нашелся сержант, который кое-что мне толково разъяснил. Винтовка у него за плечами, а в руках — топор.

«Вам повезло, — сказал он мне. — Я переведу вас через мост, мы его ночью сварганили. Пролеты старого — они в воде, фашисты подорвали. Дальше перекресток улиц Ланцберг-аллее и Посенерштрассе. Восточная часть города, район называется Марцан. Дальше вы увидите белое полотнище с крестом — это эвакогоспиталь».

Ценные сведения! Я спросил:

— А мост как называется?

— Вуле-брюкке. Легко запомнить. Брюками мы называем штаны, а немцы брюками именуют мосты. Пушки отсюда достают рейхстаг. Мы — в Берлине!

Не сержант, а энциклопедия. Всё знает!

Сержант рассказал мне, что он из 5-й ударной армии, из частей Фомиченко. Добавил:

— Вон на стене какой-то наш маляр изобразил его фамилию!

— Дивизия двести шестьдесят шестая? — догадался я.

— Номер вы называете правильно, — подтвердил сержант, с братским доверием взглянув на меня.

Тут мы распечатали свежую коробку папирос с нарисованной на ней черной фигуркой скачущего черкеса. Папиросы «Казбек» — это шик! В военном госпитале при выписке по излечении офицеров такими папиросами одаривали. Дымя «Казбеком», сержант поведал, что он здесь недалеко видел самого командарма. Тут поблизости позиции полковой артиллерии. Капитан Иванов ими командует. Оставив машину в укрытии, Берзарин попросил Иванова разрешить ему немножко «размяться», покомандовать. Командарм взял у капитана схему целей…