ПВТ. Тамам Шуд - Евгения Ульяничева

Михаил кашлянул, привлекая внимание.

— Ну, что? — спросил негромко. — Упрямый парень.

— Не упрямее меня, — улыбнулся Лин. — Погоди. Ему надо все обдумать и решить… И понять — нет другого выхода для него. Мы не созданы для того, чтобы сидеть под камнем. Мы — воины.

Самоубийцы, подумал Михаил с горечью, вот вы кто. Сам укрепил сердце, запрет себе поставил. Не жалеть. Жалость не продуктивна. Эти, Первые, на взгляд большинства были живым оружием, а оружие без боя не существует. Тускнеет, прахом рассыпается.

Лин потерянным не выглядел.

— Ты говоришь, арматор тебе — побратим, — заговорил Михаил, катая в ладонях стеклянный камень, теша глаза всполохами-искрами внутри, — как так вышло?

— Волей Лута, — Лин вновь задумчиво улыбнулся, будто вспомнив что, — он оказался в Эфорате, и Эфоры приговорили его, как недостойного, как илота. Я должен был убить человека — то была бы моя ступень. Руки мои облегли бы красные перчатки. Но я того не сделал. Мы бежали из Эфората, и пленник тот оказался арматором, приютил меня в Башне.

Михаил молчал. Нил закончил играть, и Оловянные восторженно зашумели. Молодые голоса высоко летели; казалось, от них ярче горит ядро куба, теплее делается.

— Он хороший, Гаер, — мягко проговорил Лин, — много лучше, чем сам о себе думает. Я его видел. Я его знаю.

Михаил смотрел и не знал: или он болван, или Лин дурак. Или они оба.

— И пусть он остается Башне хозяином, нежели власть другой возьмет, — продолжил Лин еле слышно.

— А есть кому перенять?

— Я видел, — повторил Лин, и до Михаила дошло, что не о физическом зрении речь.

Задумался. Лжецом Первый точно не был.

— Что же, если откажется Ланиус за тобой идти? Силой принудишь?

Лин помолчал, глядя на свои руки. Плотникову помстилось: кисти у Оловянного подрагивали. Или свет играл? Но, прежде чем сумел убедиться — Лин сцепил пальцы в замок. Поднял на Михаила глаза:

— Он согласится. — Сказал невесело. И добавил про него, но как будто про себя. — Ему, видишь ли, совсем не из чего выбирать.

***

— Почему ты — Ланиус? Кто нарек?

Ланиус помолчал. Собирали ужин, можно было поговорить о пустом.

— Человек один заблудился, упал на Хом Полыни. Так вышло, что я его нашел. Отбил от Хлада, насадил врага на колья: мы против существ этих ловушки ставим, чтобы близко не подходили…Так пришлец после все повторял — Ланиус, Ланиус…Так и прилипло.

Сказав, умолк.

Михаил с Лином переглянулись.

— А что с ним после стало, с человеком этим? — осторожно спросил Лин.

Михаила это тоже занимало.

— Ушел, — было ответом.

И поди пойми, что под этим подразумевал Первый.

Михаил только принял в ладони теплое круглое дерево с мясом и овощами, только взялся за ложку, как подступили к кругу двое Первых. Сказали что-то негромко, друг за другом. Ланиус отставил мису с похлебкой, поднялся; за ним встали еще.

— Идемте с нами, — сказал Ланиус. — Увидите, чем заняты мы здесь.

Нил притворился, что не слышит — увлечен тафлом. Михаил, скрипя сердцем и урча желудком, потянулся следом за Лином.

Как такое возможно, подумал Плотников, когда они вышли не там, где зашли. Улитка снаружи не гляделась полой, но помещала в себя больше ожидаемого: залы, этажи, витые лестницы. А вышли они к высокой стеклянной гряде, охватывающей мыс точно хрустальная скоба.

На спину гребню тому вели рубленые из дерева лестницы, обметанные снегом, как плесенью. Михаил ставил ноги осторожно. Свалиться — костей не соберешь.

Первые шли легко и быстро.

— Там, под всей землей, думаю — все пустоты. — Говорил Ланиус. — Хом этот похож на искусственный. Или родился таким, или сотворили такое. Мы как-то взялись копать, когда оттаяло немного по теплу. Думали доискаться. Не вышло. Жесткая шкура, дубленая.

С гряды было видно, что дальнее пространство огорожено от прочего, на котором стояли Первые, обрывом и развалом немыслимой крутизны. Тянулся же он насколько глаз хватало — не иначе, через весь Хом шрамом. За разломом же стояло плоское, как блин, море.

Михаил удивленно моргнул. Вода так себя не вела, по его разумению.

Не было ни шума от моря того, ни запаха, ни тепла, ни холода. Не двигалось вовсе, как вклеенное.

Лин провел пальцем по буквицам, будто бы вмурованным в кожу стекла. Было видно — кровью чертали.

— Старшие люди. Их письмена. Они и научили тех, кто до нас сюда попал — как жить, где добычу брать, как Метельного Зверя обходить и бороть, как бить тех, кто не так ходит.

— Как «не так»? — чувствуя, как стягивает от дурного предчувствия затылок, спросил Михаил.

Ланиус кивнул, указывая на море.

— Люди, до нас здесь жившие, называли их фрам. Пена Лута, пена пасти бешеного волка. То, что Лут на Хом выбрасывает, наигравшись. Есть их нельзя, но обирать приходиться. Одежда, снаряга. Лут нас и губит, и дарит.

Ланиус усмехнулся.

— Что-то сидит внутри полости Хома. Что-то, что тянет фрам, зовет к себе, властвует. Старшие люди фрам щитами встречали и множиться не давали. Иначе — говорили — состроит фрам себе некий корабль и худое случится.

Михаилу прежде в ум не приходило, что деется с теми, кто в открытом Луте сгиб. Разумел — большую часть падальщики подбирали да иные твари, до органики охочие. Но были и те, кого мотало течениями, трепало смитьем и выбрасывало. На такие вот, оказывается, берега.

Берега кости, иначе не назовешь.

— Мы их дело продолжаем. Резать фрам без толку. Лучшее — грозовые рога. Такие случаются, когда гроза находит, землю бодает. От тех рогов кусочки отламываются и после разрастаются, корни пускают. Мы их выкапываем и к стрелам крепим, к копьям, ножи срабатываем. Для фрама оно — чистый яд. Выходит, и здесь на страже Лута стоим, а?

Лин принял из рук подоспевшего воина лук, легко натянул, кивнул благодарно.

— На меткость одну не полагаемся, — сказал ему Ланиус, — оружие у нас давнее, древнее, но исправное. Бьет сильно, кроет тучей.

Михаил как-то видел подобное на Хоме Мастеров. Павлиний хвост — видом было что тяжкий, не по рукам человеку, арбалет о множество болтов.

Сидело по такой птице-павлину через каждые сто шагов, на выступах, как в гнездах.

Михаилу же подступивший Первый молча вручил орудие: щит и длинный нож, с простой деревянной рукоятью и странным лезвием, серым, как бумага. Видимо, то и был грозовой рог: бугристый, на вид хрупкий, обточенный с двух сторон до молниевой остроты.

Плотников тронул его ногтем осторожно, удивился.

— Неужели бывает так, что гряду седлают, в ближний бой идут? — не поверил.

— Случается, когда